Волчата
Шрифт:
– Может, убили?
– предположил Сергей. Но его более опытный коллега покачал головой.
– Все двери были заперты изнутри, на окнах решетки. Сначала выдернули ее машиной, а уж потом попали в
Он перевернул папку и показал Шелехову короткую записку с крупной, неровной надписью: "Я не могу больше. Прости меня, парень".
– И почерк, и пальчики его.
– Да, впечатляет. Значит, не зря о нем молва шла нехорошая.
– Похоже, что так, - согласился Годованюк и спросил в свою очередь: А ты что это вытащил тут?
Он кивнул на целую гору папок на краю стола.
– Да это все дела "волчат". Теперь их можно считать закрытыми. Тут и милиционеры, и часовой, и грибник, и лесничий. Да и все остальные.
– Ну а ты чего такой грустный?
– рассмеялся Годованюк.
– Вон сколько висюков свалил.
– Да чему радоваться. Скажи, Федорович, ты не думал о том, что они это, как там раньше говорили, "наша подрастающая смена". А нам их приходится отстреливать. Тебе не кажется это странным?
– Нет уж!
– замахал руками Годованюк, поднимаясь из-за стола и беря в руки папочку с делом.
– Если это наша смена, то лучше их передушить в колыбели.
Направляясь к двери, он сказал:
– Пойду доложу нашему Сундуку.
Так между собой они звали прокурора Суднеева не по злобе, а просто по сходству созвучий.
Годованюк уже открыл дверь, когда Шелехов снова окликнул его.
– Слышь, Федорович, а у тебя ведь детей нет?
– Нет, а что?
– насторожился тот.
– Да нет, просто. Это правильно, справедливо.
Годованюк нахмурил брови. Обычно таких шуток он не прощал, но сегодня пребывал в удивительно радужном настроении.
– Хамить начинаешь, Шелехов?! Смотри мне!
– он погрозил Сергею толстым коротким пальцем и, закрыв дверь, уверенно зашагал по коридору прокуратуры.
Волжск замер, снова превратившись в тихий, обычный городок. Провинция, центр России.
А еще допекала осень. Когда идут эти бесконечные дожди, то кажется, что так будет вечно, и не будет уже ни лета, ни зимы.
Боже, как надоела эта затянувшаяся на годы осень!