Волчье Логово

Геммел Дэвид

— У нас тоже есть священники. Кеса-хан — один из них. Он тоже соблюдает воздержание, но только потому, что сам так пожелал. Он не осуждает плотскую любовь. Веришь ты, что нас создали боги?

— Да. Исток нас создал.

— Разве не они… или Он, если хочешь… разве не Он повелел, чтобы мужчины и женщины желали друг друга?

— Я вижу, куда ты ведешь, и отвечу вот что: есть много путей служения Истоку. Одни мужчины женятся и заводят детей, другие избирают иной путь. То, что ты сказала о плоти, очень мудро, но дух, подавляя желания плоти, становится сильнее. Мой дух способен летать

по воздуху, читать мысли, лечить больных, удалять раковые опухоли. Понимаешь? Я могу делать все это, потому что Исток благословил меня — и потому, что воздерживаюсь от земных удовольствий.

— Был ты когда-нибудь с женщиной?

— Нет.

— А что говорит твой Исток об убийстве?

— Его служители приносят обет любить все живое, — с грустной улыбкой ответил Экодас, — и никому не причинять зла.

— Значит, вы намеренно нарушили одну из его заповедей?

— Выходит, что так.

— Разве любовь — более тяжкий грех, чем убийство?

— Конечно, нет.

— И твой Дар остался при тебе?

— Да.

— Поразмысли же об этом, Экодас, — с умильной улыбкой произнесла она и вернулась в замок.

Гибель Белаша и Анши Чена лишила надиров главенства, и в крепости царило уныние — надиры покорились судьбе. Они привыкли сражаться конными, на просторах степей, и чувствовали себя неуютно на искривленных стенах Кар-Барзака.

На серебряных рыцарей они взирали с опаской и почти не разговаривали с Сентой и Мириэль. Но с Ангелом дело обстояло иначе. Его нескрываемая враждебность делала его понятным, и надирам с ним было проще. Он не проявлял к ним снисходительности, не поучал их. Узы взаимной неприязни и взаимного уважения крепко связывали бывшего гладиатора с кочевниками.

Он расставил их вдоль стены, велев набрать побольше камней, чтобы швырять во врага. Он назначал начальников, отдавал приказы и поднимал дух беззлобной руганью и грубоватыми шутками, а его открытое презрение к готирам помогало воинам преодолеть свой страх.

На третий день осады, с восходом солнца, он собрал к себе командиров и присел на корточки в их кругу.

— Вот что, ребята, никто из вас отроду не видал осады, поэтому я расскажу вам, с чем это едят. Они попрут вперед с голыми стволами вместо лестниц и прислонят их к стене, а потом полезут вверх по обломанным веткам. Не пытайтесь оттолкнуть лестницы от стены. Вес самого ствола и вооруженных людей на нем этого не позволяет. Сталкивайте их влево или вправо, используйте тупые концы копий либо захватывайте верхушки веревкой. Главное — сбить равновесие. Нас тут около трехсот человек, но нам понадобится запасной отряд, чтобы в случае чего заткнуть брешь на стене. Ты, Субай, — сказал он широкоплечему воину с рваным шрамом на правой щеке, — отберешь в запас сорок человек и будешь ждать с ними во дворе, следя за боем. Если оборона прорвется, придешь на подмогу.

— Как прикажешь, — проворчал Субай.

— Смотри не подведи, иначе оторву тебе руку и отколочу тебя ею до смерти.

Воины заулыбались.

— А теперь все за мной, к воротам!

Створки ворот давно уже сгнили, но надиры умудрились опустить подъемную решетку, заржавевшую и весившую не меньше

двух тонн. За ней устроили завал из перевернутых повозок и поставили там тридцать лучников. — Они будут пытаться поднять решетку, — сказал Ангел. — Это им не удастся, потому что мы заклиним ее сверху. Она проржавела насквозь, и они примутся взламывать ее с помощью пил и молотков. Ты… как, бишь, тебя звать?

— Сколько можно спрашивать, уродина? — откликнулся горбоносый надир, ростом выше большинства своих соплеменников. Ангел полагал, что он полукровка.

— Вы для меня все на одно лицо. Ну, так как тебя звать?

— Орса-хан.

— Так вот, Орса-хан, будешь командовать обороной ворот. Когда они прорвутся — а они рано или поздно прорвутся, — подожжешь повозки и будешь сдерживать врага, чтобы люди со стены успели отойти в замок.

— Покуда я жив, они не прорвутся, — заверил Орса.

— Вот это по-нашему, парень! Ну что, вопросы есть?

— Зачем вопросы? — отозвался Борсай, безбородый шестнадцатилетний юноша. — Они придут, и мы будем убивать их, пока они не уберутся. Разве не так?

— Тоже верно, — согласился Ангел. — Вот что, когда они влезут на стену, а некоторые влезут непременно, не бейте их по головам. Рубите руки, которыми они будут хвататься за край. На них будут перчатки, но добрая сталь разрубит их. Каждый враг, падая, может увлечь за собой двух или трех, и больше уж они не встанут.

Закончив наставления. Ангел прошел по стене. Если верить Тридцати, готиры собирались нанести первый мощный удар по южным воротам. Там защитники и сосредоточили всю свою силу, расставив на прочных стенах через редкие промежутки пятьдесят человек. Ангел хотел вооружить молодых женщин, но надиры воспротивились этому. Война — дело мужчин, сказали ему. Ангел не спорил: скоро они сами переменят свое решение.

Сента и Мириэль шли через двор навстречу ему. Ангел испытал гнев; видя, как она льнет к Сенте, он понял, что они стали любовниками. Это вызвало у него во рту вкус желчи, но он заставил себя улыбнуться.

— Похоже, будет холодно, — сказал он, указывая на снеговые тучи над горами.

— Ничего, готиры не дадут нам замерзнуть, — ответил Сента, обнимая Мириэль за плечи. Она с улыбкой чмокнула его в щеку.

Они были хорошей парой — высокая, сияющая счастьем девушка и красивый золотоволосый воин, одетый в блестящий панцирь поверх замшевой рубахи и тугие кожаные штаны. Рядом с ними Ангел чувствовал себя старым — груз годов и разочарований висел на нем, словно свинцовые цепи. Его собственные штаны и камзол были изодраны и покрыты грязью, а раны болели немногим меньше, чем сердце.

Он прошел мимо них к замку, видя, что они даже не замечают его ухода. Немой мальчик сидел на ступенях с деревянным мечом за поясом. Ангел приветственно сжал руки. Мальчик повторил его жест и встал, улыбаясь во весь рот.

— Есть хочешь, парень? — Ангел поднес пальцы ко рту и сделал вид, будто жует. Мальчик закивал, и Ангел повел его в главный зал, где жарко пылали кухонные очаги. Толстый рыцарь в кожаном переднике помешивал похлебку.

— Немножко мяса на костях ему не помешает, — с улыбкой сказал он, взъерошив мальчику волосы.