Волчье поле
Шрифт:
— Нет, — заявил сзади Никеша, — я все-таки пойду. Мало ли…
— Ну так идем.
Полумрак в кабинете Андроника пах синим виноградом и морем. Сквозь опущенные занавеси пробивались одинокие лучики, в них танцевали пылинки. Разбросанные повсюду свитки исчезли, любимое кресло василевса вплотную притиснули к непривычно пустому столу, но цветы и ветви в огромных вазах все еще жили, а на столике у выхода на террасу стояла серебряная корзинка с кормом для птиц.
Стало зябко, словно поддетая под рубашку легкая кольчуга враз промерзла. За спиной шумно дышал Никеша, и Георгий вдруг обрадовался, что роск рядом. Оставаться наедине с памятью было невмоготу.
— Нам дальше.
Ход в личный арсенал Константина Афтана скрывала расписанная резвящимися дельфинами ширма. Узкая арка, четыре ведущие вниз ступени, окованная бронзой дверца. Здесь еще не рылись. Не успели.
Ком в горле застрял намертво, но тут уж ничего не поделать. Раз пришел — смотри и запоминай, как падающий сквозь чешуйчатые окна свет ласкает доспехи и оружие. Лучшее оружие, которое смог найти ставший василевсом воин. Основоположник династии, правившей шестьдесят лет. Великий дед заурядных внуков…
Оставив Никешу любоваться адамантовой сталью, Георгий занялся тем, за чем полез в змеиную пасть. Стяг с Ярооким стоял там, где и прежде. Небольшой и неяркий, пришедший из глубин веков. В последние годы враги Севастии видели его нечасто, а подданные — и того реже. С парадных знамен глядел знакомый всем кроткий лик, обрамленный крылатыми ангельскими головками, цветами и травами. Патриархи не жаловали Яроокого, слишком уж он отличался от прочих изображений Господня Сына. Нет, черты, проступавшие сквозь серебристую мглу, были теми же, но Яроокий не прощал, не молил и не благословлял. Он готовился к бою и не собирался отступать, за что и был отвергнут Святейшими. Изгнанный стяг проделал долгий путь от Города, Где Умер Бог, до еще не ставшей Анассеополем Леонидии Фермийской. Где и достался сперва стерегущим восточные рубежи Авзонийской империи военачальникам, а затем и василевсам севастийским.
Увы, на этом злоключения древнего стяга не кончились. Очередной Патриарх добился от Исидора Певкита обещания «вернуть несущее раздор знамя» церкви, но василевса свергли прежде, чем он успел это сделать. Пришедший к власти Константин был слишком воином, чтобы отдать Яроокого, к тому же василевс подозревал, что неугодный стяг будет тайно уничтожен. Константин укрыл знамя вместе со своими старыми доспехами, еще не украшенными императорской Алгионой. [4] Никифор и Андроник Яроокого не трогали. Казалось, реликвия так и останется в императорском арсенале грезить о закате Авзона и утре Севастии…
4
Герб Севастийской империи — золотая птица с лицом женщины.
Тяжелая жесткая материя не желала сворачиваться, но Георгий справился и перевязал знамя прихваченной в лагере тетивой. Заметят ли Итмоны пропажу, и если да, то когда? От мысли прихватить что-то из оружия внук Константина отказался. Он не погорелец, волокущий на себе уцелевший скарб, меч при нем, а броня… У росков она не хуже, особенно та, что куют в Невограде. Георгий Афтан не может остаться севастийцем и не хочет становиться авзонянином, значит, быть ему бородатым роском, а вот Никеша… Пусть выберет что-нибудь. На память об Андронике.
— Никеша, — окликнул спутника Георгий, — я могу это дарить. Выбирай.
— Я не тать какой, — мотнул головой Никеша, не отрывавший взгляда от серого булата. Севастиец подошел, немного подумал, взял один из мармесских мечей, полюбовался покрывавшим клинок смутным узором из словно бы сплетенных роз и сунул спутнику.
— Прими. Это память… Просто память.
По закону после смерти двух братьев и отречения третьего Севастия принадлежала Георгию Афтану, но в империи давно действовало простое правило — победитель получает все. Победителем был Фока… Был бы, если б не София!
— Себе не возьму, — заупрямился Никеша, — Мстивоевичу отдам.
— Как хочешь.
Феофан приветствовал вернувшихся шумным вздохом. Его мужеству тоже имелся предел. Мужество евнуха… Что бы об этом сказал величайший из философов, воспитавший величайшего из воинов и царей?
— Я больше не войду в эту реку, Феофан, — губы Георгия раздвинула волчья улыбка, — поэтому нужно закончить с делами. Я должен найти одного человека, и ты мне поможешь.
— Ты же обещал…
Евнух со своей всегдашней печалью смотрел на бывшего ученика, в одночасье превратившегося в изгоя. В настоящего изгоя, не то что в Намтрии.
— Я ищу не василевса Василия, — успокоил ученик. — Мне нужен Исавр Менодат. Постарайся, чтоб его отсутствие не заметили и чтобы вас не видели вместе.
— Хорошо, — когда Феофан понимал, что спорить бессмысленно, он не спорил, — Исавр Менодат придет, но затем ты покинешь дворец.
— Покину.
Феофан исчез в своем тайнике, и они с Никешей остались любоваться мозаиками. Роск медленно шел от картины к картине, словно возвращаясь от устья к истоку. Вот воины Леонида сбрасывают убившие Бога камни в речные воды, и в темных глубинах проступают звезды, вот камни собирают, вот выносят завернутое в простой плащ тело убитого, а над Городом, Где Умер Бог, садится солнце цвета старого вина. А вот и толпа — разгоряченные мужчины и женщины сжимают камни, которые уже незачем бросать. Мертвое не повредит мертвому…
— Ты увидишь это в любой церкви. Идем дальше. Там Леонид… Жаль, мозаики с собой не унести.
— Леонид? — переспросил Никеша. — Князь ваш, что ли? Нет, не пойду я, мало ли…
— Пойдем вместе. Феофана мы услышим, и ты сразу же на тот конец. Дальше мое дело.
— Оно так… Андроник Никифорович тебе братом был, и прилепятец твой. Тебе и бить.
— Тогда слушай, — велел Георгий, притупляя словами ставшую почти нестерпимой боль, — Леонид был сыном царя Киносурии Ипполита и с юности помогал отцу…
Они прошли галерею дважды. Никеша успел немало узнать об умершем в один день с Сыном Господа царе. О его походах, ранах, славе, смерти. Роск кивал, спрашивал, замолкал надолго. Думал.
— Кабы были у нас горы, — наконец решил он, — можно было б в них саптарву придержать, а как бы сыскался у нас свой Леонид, глядишь, и князья бы опомнились, как эти твои… цари.
— Там не только цари одумались, но и свободные полисы, — рассеянно уточнил Георгий, и тут послышались шаги и голоса. — Идут… Быстро!