Волчьи ягоды. Сборник
Шрифт:
— Симпатичное гнездышко вы ему устроили. Так сказать, в лоне поэзии. Не вспомните, когда пользовались в последний раз?
— Говорю же — с войны!
— А дуло до сих пор порохом пахнет. Удивительно!
Неожиданно заговорил бородатый понятой. Он растерянно бросал взгляды по очереди на всех собравшихся в комнате.
— Как же это… Мы же с ним… соседи. Принимал его за честного человека, и вот Маша… тоже, известно. А кто же он такой на самом деле?
— Следствие выяснит, — сказал Панин. — Вы не волнуйтесь, гражданин. Подпишите протокол — и свободны.
Гринько прислушался.
— Волнуется пес.
— Кинологи возьмут?
— Вряд ли.
— Может, я? — Бородатый несмело взглянул на Квача. — Собачка славная.
— Не возражаете? — спросил Панин.
Квач равнодушно махнул рукой. Казалось, им овладела апатия. Прежде чем подписать протокол обыска, он долго и старательно протирал пенсне, а подписал не читая. Со двора долетало жалобное повизгиванье.
— Цербер… И надо же было так оскорбить пса! — проворчал Гринько.
Готовясь с Котовым к допросу Квача, Ремез вспомнил майский день, когда он, заглянув на минутку к Ванже в «теремок», застал там Гринько и, конечно же, не упустил случая поехидничать над его пристрастием к сопелкам. На Квача, с которым Ванжа пришел от Очеретного, Ремез не обратил тогда внимания — мало ли кто бывает в кабинете оперуполномоченного угро? — правда, отметил редкостную лысину посетителя, чересчур зеркально сияла она на солнце. Позднее читал его заявление. «Были ли у меня основания заинтересоваться этим добровольным свидетелем? — думал Ремез. — Я почувствовал признательность к человеку, который сам пришел в милицию, обеспокоенный загадочным исчезновением девушки. Мы всегда благодарны общественности за помощь. Вот и Квач… Соседи, дружил с покойным отцом Нины, содействовал устройству девушки на работу, именно на трикотажную фабрику. Значит, нетрудно было понять уже тогда, что Квач имеет отношение к этой фабрике. И еще: заявление Квача написано рукой Гринько. Вместо подписи — невыразительная закорючка. Почему?»
— Панин отчитывает сейчас Гриню, а что Гриня? — сказал Ремез. — У Квача пальцы были перевязаны, вот инспектор и писал. Может, намеренно? Или поранил в ту ночь.
Котов рассердился:
— Сделаешь выводы на будущее. Сейчас нам о другом надо думать. Панинская работа, считай, кончилась, наша только начинается. Кстати, Панин зря отчитывал Гринько и за то, что Квача не было в списках очкариков.
— Почему?
— Никто не видел их вместе с Поляковым! Этот Квач не простая штучка, Георгий Степанович.
Конвойный ввел арестованного. Квач остановился у порога, за стеклами пенсне не было видно, куда он смотрит — на следователя или в зарешеченное окно, за которым буйствовало утреннее солнце. Ремез молча показал на привинченный к полу стул напротив стола, Котов включил магнитофон.
— Вы находитесь на допросе предварительного следствия, — сказал он бесстрастным тоном. — Ваши показания записываются. Фамилия, имя, отчество?
— Квач Виталий Гаврилович.
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот третий… Украинец, беспартийный, судимостей не имею, наград также. Пенсионер. Еще какие анкетные данные?
— Место рождения?
— Большая Лепетиха Херсонской области. Перед вами мои документы.
— Таков порядок. Где вы были в ночь на 25 мая?
— А вы помните, где вы были? — отпарировал Квач. — Это же не вчера и не позавчера.
— Я напомню вам ту ночь, — вмешался Ремез. — Той ночью исчезла Нина Сосновская. На другой день вы пришли в милицию. Вот ваше заявление.
— Это тогда? Так бы и сказали. Приходил, а как же, приходил. Не мог не прийти. Мы с Сосновскими соседи, а тут такая беда. Плачет Елена, а я же видел дочку накануне, говорил с нею. Тоже плакала, жаловалась на того, как его… запамятовал фамилию.
— Ярош?
— Ага, Ярош. Тот, что на радио.
— Это вы писали? — Котов вынул из папки анонимное письмо в райисполком. — Читайте!
— Нет, в милицию приходил, а жалоб не писал. Да и почерк не мой.
— Ваш. Приглядитесь лучше! Вы думали, достаточно наклонять буквы в другую сторону — и почерк не узнать. Вот вывод графологической экспертизы.
Квач потупился.
— Каюсь, написал… А как было не написать, когда вы не обратили внимания на мое заявление. И слепому видно, что до гибели довел девушку Ярош! Со мной беседовал старший лейтенант, не знаю, кто он, благодарил, сказал, что я очень помог… и на тебе — положили мое заявление под сукно.
— К сожалению, не положили. Мы пошли ложным путем, который вы нам так ловко подсунули, и потеряли много времени. Узнав, что Ярош не арестован, вы решили обжаловать действия милиции. Почему вы сделали это анонимно да еще изменили почерк?
Квач вытер платком лысину.
— Хоть эту тряпку не отобрали, и на том спасибо. Жарко… По своей глупости изменил. Боялся… как-никак милиция. Папочка Яроша, видно, большая шишка, вот вы и… — Он хитровато усмехнулся. — Всякое в жизни бывает.
— Отец Яроша, да будет вам известно, рабочий, литейщик, — сказал Ремез. — И все вы, гражданин Квач, лжете. Не спали вы в ночь на 25 мая. Где ваша лодка?
— Какая лодка? — заметно было, что арестованный оттягивает ответ, собираясь с мыслями.
— Моторная лодка «Прогресс» Р 26–25?
— Думал, вы о шлюпочке спрашиваете. Шлюпочка у меня была, я, знаете, любил на веслах ходить, пока в руках была сила. Украли шлюпочку. Между прочим, милиция так и не нашла. А моторная лодка на причале, где же ей быть.
— Так вот, вы не спали той ночью. Вот свидетельство ночного сторожа третьего причала Барыкина. Приблизительно в восемь вечера вы пришли на причал без пропуска. Барыкин сделал вам замечание. Вы сказали: «Ты же меня знаешь. Пропуск забыл дома». Вернулись вы, Виталий Гаврилович, после двух часов ночи. Барыкин еще спросил: «Где тебя носило? Рыболовный сезон еще не открывали. Браконьерствуешь потихоньку?» А вы сказали: «Где был, там уже нет. К вдове ездил. Славная вдовушка, а только тебе, старый хрыч, делать там нечего».
— Врет ваш Барыкин! — воскликнул Квач. — В ту ночь я спал. Может, когда в другой раз и был такой разговор. Не вяжите батог к дышлу! Чем докажете?
— Будьте уверены, докажем. Всему свое время. Так вот, к какой вдове вы ездили? Она может подтвердить? Назовите адрес. Это в ваших интересах.
Квач сделал жест, который можно было понять так: что сделаешь — придется признаваться.
— Какая там вдова! Не мог же я сказать Барыкину, что и в самом деле ставил сетку. Он тут же донес бы рыбинспектору. Знаю я этого занудливого деда!