Волчьи ягоды. Сборник
Шрифт:
— А вы Балагура не подстерегали?
Кривенко дернулся. Тихий, нахохлившийся, жалкий, он был похож на мокрую ворону. Прижал к груди смятую кепку, на запавших щеках проступил румянец.
— Честно говоря, я его боюсь.
— Турчаку же похвалялись: «Убью!»
Кривенко отрицательно покачал головой, лицо его сморщилось — настоящее квашеное яблоко из рассола.
— Это я так, для самоутешения, для поднятия настроения сказал.
— Куда вы дели нож, купленный в Карелии за тридцатку у охотника?
«Она все знает», — подумал Павел
— Ножик я потерял.
— Где? Когда?
— Наверное, в Синевце, по дороге из ресторана на вокзал. Я пьяный был. Не помню. А может, забыл на столе — бутылку им открывал…
— Это ваш?
Увидев финку, Кривенко опустил руки на колени и застыл. Потом, откинувшись на спинку стула, сказал:
— Похож. Но на моем рукоятка была другая — больше светлой пластмассы.
— Так вы где-то забыли или потеряли свой нож?
— Не знаю… Он исчез…
В хрупкой тишине ровно жужжал магнитофон, наматывая на катушку ленту, фиксируя каждое слово, каждый шелест листа. Но не было пока весомых доказательств, которые помогли бы раскрыть преступление.
— Вас, Павел, видели в Синевце семнадцатого октября, когда был ранен Балагур…
— Не отрицаю. Был!..
— Прохаживались возле дома Ирины?
— Прошел мимо.
— И стояли?
— На миг остановился. Что же тут такого?
— Скажите, с кем встретились и о чем говорили?
Кривенко взялся рукой за подбородок, делая вид, что вспоминает близкий и одновременно такой далекий вечер. А Кушнирчук была уверена: Федор Шапка встретил в Синевце возле дома Ирины именно Павла Кривенко и разговаривал с ним.
— Я не припоминаю.
«Придется вызвать Федора Шапку на очную ставку», — подумала Наталья Филипповна.
— Во двор заходили? — спросила она.
— Там толпились люди, стоял милицейский автомобиль. Я понял: что-то случилось. И пошел себе.
— Куда?
— В ресторан.
— С какой целью посылали официанта к Ирине?
— Хотелось знать детально, что стряслось.
— И в больницу звонили, спрашивали о здоровье Балагура.
«Ей и это известно».
— Мне ответили, что еще идет операция.
Кривенко рассказал о своем пребывании в ресторане, пересказал уже известный Наталье Филипповне разговор с Дюлой Балогом, описал ужин и проводы на вокзал.
— Если я сказал что-нибудь не так, то только потому, что глотнул лишнего, позабылось…
— Вы неуверенно говорили о ноже, и я не пойму, потеряли нож в ресторане или у вас его украли?.. Не сразу сказали, что стояли недалеко от места пре, — ступления. Не по собственной инициативе сознались, как посылали Дюлу Балога к Ирине… Кстати, с какой целью вы ехали к Ирине?
Кривенко изо всех сил старался изобразить на заросшем лице милую улыбку, но получился оскал.
— Не могу без нее жить…
И в тоне, каким он это сказал, чувствовалась фальшь. Не сумел Кривенко утаить и свою ненависть к Балагуру. Особенно это было заметно, когда рассказывал, как Дмитрий хотел
Под вечер прокурор познакомился с материалами следствия, допросил Кривенко и распорядился взять его под стражу и поместить в следственный изолятор.
На обшарпанных нарах Павел обхватил голову руками, уперся локтями в колени. «Дремлет», — подумал дежурный, закрывая маленькое окошко на обитой жестью двери. Но дремота обходила Павла — мысли роились и жалили, как пчелы. Зачем нужно было, вернувшись из Синевца, задерживаться у Дуськи? Почему сразу не убежал от Пасульского? Была же возможность! Еще там, в колхозе, когда вызвали в контору. «Ты баклуши бьешь, а нам лесоматериалы нужны!» Он спокойно ответил: «В назначенное время лес будет тут». Вошел Пасульский: «О! На ловца и зверь бежит!» И при всех сказал, будто Ирина требует алименты на дочь и придется Павлу ехать в Синевец.
«Если б я знал, Павел, — сказал председатель, — что ты уклоняешься от уплаты алиментов, я бы тебя на работу не взял».
Павел пропустил это мимо ушей. Спросил Пасульского: «Разве у Ирины есть претензии?» — «А ты считаешь, я на прогулку приехал?» Председатель добавил: «Любишь, Павел, смородину — люби и оскомину. Поезжай, утряси, что нужно, и возвращайся».
Пока Павел собирался в дорогу, Пасульский ждал в конторе. «Вот когда нужно было бежать!» — горевал теперь он. Не сообразил. Почему? Не испугался вызова в Синевец, даже обрадовался: «Ирину увижу, поговорю с ней… Я и без суда согласен платить. Мы договоримся…»
Не испугала его и мысль о сгинувших по его вине колхозных конях. «Рассчитаюсь!» Достал из-под обивки диван-кровати спрятанные там деньги, сунул в карман — пригодятся. До самого Синевца пытался угадать, как встретит его Ирина. «Денег не пожалею. И сверчку этому, Митьке, трояк на конфеты кину… Ирина подобреет…»
И ни о чем другом не думал. С верхней полки смотрел в окно вагона. Перед глазами плыли знакомые места, и чем ближе был Синевец, тем чаще билось сердце.
Пасульский закрыл журнал «Украина», вытащил бумаги из планшетки. А на Павла вдруг нашло: «Все. Пропал! Засудят… Я крал деньги…»
Не спеша спустился вниз. Брился, умывался, а в голове крутилось: «Лейтенант меня в тюрьму упечет… Не алименты, не дохлые кони причиной тому, что приехал за мной. Нужно спасаться. Бежать!»
Из вагона выходил настороженный. «Если посадят в машину, удрать не удастся». На привокзальной площади участковый инспектор поискал кого-то взглядом. Он даже остановился перед черной «Волгой». В ней не было шофера. Пасульский махнул рукой: «Пошли».
Вокзал остался позади, а Павлу все не верилось, что идут пешком. На тихой, темной улице он опомнился, метнулся было в ближайший подъезд, но лейтенант схватил его за воротник: «Стой!» Павел резким движением выхватил из кармана бритву (спрятал, когда брился), махнул Пасульскому по глазам и бросился бежать.