Волчьи ягоды. Сборник

Залата Леонид Дмитриевич

Что Петр Чиж пьяный болтался у проходной, сомнения не вызывало. Но звонил ли он Любаве Родиславовне? Майор Карпович прежде всего обратил внимание на лексикон Петра, на его «чао».

— А что, если дать Любаве Родиславовне возможность послушать Чижа? — предложил он.

— Вызвать его сюда? — спросил капитан.

Карпович внимательно смотрел на подчиненного.

— Нет. Принести его голос.

Капитан поехал выполнять задание, а Кушнирчук знакомилась с рапортом дежурного инспектора. Ночью украден «Запорожец». Его хозяин, инвалид Великой Отечественной войны Залинский, выглянув в окно, увидел

свой автомобиль едущим по улице. Позвонил дежурному милиции, назвал помер. Через час преступника настигли на одном из перекрестков города. Откровенно говоря, его и преступником назвать трудно: пятнадцатилетнему мальчишке покататься захотелось. Придется заняться воспитанием.

Майор Карпович застал Наталью Филипповну в кабинете, весело поздоровался. Он был, как всегда, аккуратно причесан — волосок к волоску, собран, по-юношески подтянут. Протянул тоненькую записную книжку в коричневой обложке: «Одни адреса». На второй страничке фамилия Чижа помечена красным карандашом и тут же записан его адрес.

— Опознание по голосу уже проводили? — спросил майор, пододвигая стул.

— Борис легко узнал, а Любава Родиславовна высказалась неопределенно. По телефону она слышала похожий голос, а в подвале слегка шипящий.

— Запись на пленке чистая, — заметил Карпович.

— Чиж говорил в спокойной обстановке, в подвале же голос мог измениться от напряжения.

— А что с Иваном Дерешем?

— Он семнадцатого октября был у соседа на свадьбе, прогонял детей спать, сидел с музыкантами, танцевал с кумом — все время на глазах.

— И сознался, что хотел убить Балагура?

— Он, товарищ майор, психически болен. Получено заключение экспертизы.

— Что ж, Наталья Филипповна, займитесь Чижом. У него, как у того боба, есть свое черное пятнышко.

После освобождения из колонии Петр Чиж пошел работать на машиностроительный завод. «Иголку выточит», — с гордостью сказал начальник цеха. А тут вдруг подал заявление: прошу рассчитать… Куда собрался? Почему увольняется? Никто ничего не знает. Предложили отработать определенный законом срок. Чиж выказал неудовольствие: пусть, мол, кони вкалывают. Квартирует он у престарелой вдовы на Заводской улице. Хозяйка Шаринейна смирная. А гневается: «Что-то мастерит, гремит, стучит за закрытыми дверями — в голове трещит». Сначала она его ругала: «Спать не даешь». Петр на это: «Можешь жаловаться в аптеку». Каждый вечер повторяется одно и то же.

Громко зазвонил телефон, и Кушнирчук подняла трубку. Ей доложили:

— Пришла Шаринейна.

— Проводите ко мне, пожалуйста, — попросила она.

Перед Натальей Филипповной села худощавая женщина. На вылинявшей юбке давно отцвели мелкие полевые цветы, пожухли, как и маленькое личико Шаринейны, обрамленное седыми волосами, которые выбились из-под черной, слегка выбеленной солнцем и временем косынки.

— Вы не волнуйтесь, — успокаивая, сказала ей Кушнирчук, — я только спрошу вас о квартиранте. Как свидетеля.

— Мне о Петре ничегошеньки не известно. Он живет сам по себе, я — сама по себе.

— Расскажите, что знаете. Выдумывать ничего не нужно…

Петр Чиж поселился у нее осенью, почти три года назад. Сначала вовремя платил за квартиру и еду. Нужно — дров нарубит, воды принесет. Но так продолжалось недолго. Убедившись,

что Шаринейна совсем одна (муж и двое сыновей с войны не вернулись, родственников нет), Чиж изменился. Притащится пьяный среди ночи: «Жрать, ведьма!» И хозяйке приходилось накрывать стол. Как-то не сдержалась: «Не платишь — ходи голодный. И квартиру освободи». Более страшной ночи Шаринейна не помнит. Прижал ее к кровати. Кончик финки коснулся посиневших губ, звякнул о металлические зубы. «Сдохнешь, и следа не останется!» На коленях молила, чтобы дал дожить отпущенный век, и поклялась, что не заикнется о квартплате и кормить будет даром. Чиж не успокоился: «Деньги на стол!» Оставил старой три рубля. «На хлеб хватит, — сказал, — а там пенсия подбежит». До утра Шаринейна еще надеялась: проспится Петр, попросит прощения, вернет деньги. А он до света вышел из комнаты хмурый — ни дать ни взять буря. Шаринейна как раз надевала пальто. «Куда?» — спросил и пригрозил финкой. Старая и слова сказать не могла. А он: «В милицию собралась? Скорее в могилу ступишь!»

— Вот так и живу, как овца с волком, — закончила свой рассказ Шаринейна.

— И так долго молчали?

— Что было делать?

— К нам прийти.

Собралась она было как-то. Всю дорогу оглядывалась. Пред самым отделением откуда ни возьмись Чиж: «Марш домой!» Проводил как под конвоем. И запер в кладовке до утра. Освободил под расписку: «Претензий к Чижу, моему доброму квартиранту, не имею…» И две недели потом Шаринейна откашливала холодную ночь.

— К вам соседи не заходят? — спросила Наталья Филипповна.

— Было время, заглядывали. То соли занять, то сито, то горшочек брали на время. А теперь зачем ходить по соседям? У всех свое есть.

Ночь с семнадцатого на восемнадцатое октября Шаринейна помнила. Спокойная была ночь — квартирант не пришел ночевать. Вернулся только к обеду, около двенадцати. Пьяненький. Радостный. Сразу лег спать.

Проснулся поздно, осушил бутылку — и его как ветром сдуло. Появился — уже третьи петухи пели. Подремал немного. А собираясь на работу, пробовал водкой отчистить что-то красное на рукаве. Но только размазал. «Отнесешь в химчистку», — приказал и бросил пиджак на стул.

— Вы отнесли пиджак?

— Приказал же…

— В какую химчистку?

— В центральную.

Пиджак нашли быстро — его как раз хотели нести в цех. «Хорошо, что успели», — довольно улыбалась Кушнирчук, изымая вещественное доказательство для проведения экспертизы. Но и простым невооруженным взглядом она увидела: пятно на рукаве — след губной помады. Любава Родиславовна любила густо красить свои полные губы, и Чиж, должно быть, вымазался, таща ее в темноте в подвал. Если это так, у следствия весомое доказательство.

«Какие же вопросы поставить перед экспертизой?» — задумалась Наталья Филипповна, но из размышлений ее вывел капитан Крыило. Подошел и молча положил на стол финку. «Как она оказалась у капитана?» — удивилась Кушнирчук. Заглянула в ящик своего стола. Нож, каким был ранен Балагур, лежал на месте. А на столе — еще один.

— Где же вы его взяли?

Крыило устало присел. Он находился и настоялся до боли в спине. Только начало рассветать, как позвонили из нетесовского опытного лесничества: «Задержали браконьера, просим приехать».