Волчьи ягоды
Шрифт:
— Идти-то еще можешь? До дома минут тридцать осталось.
— Могу, — прохрипел Володька, почти с ненавистью всматриваясь в бодрого, ничуть не уставшего деда.
— А то, может, на Ивасика? Правда, он без седла. Однако если навык есть… Или ты верхом не пробовал?
— Откуда? — зло буркнул Володька.
— Не скажи! В твоем городишке, помню, ипподром был…
— Ну и что? Я все равно верхом никогда не ездил. Очень надо!
— Не сядешь, значит? Смотри, того и гляди, дождь хлынет. Подмочит славно…
Володька недоверчиво посмотрел на Ивасика, по-прежнему трюхавшего впереди, и отрицательно замотал головой:
— Не, я так. На своих двоих.
— На двоих… — Роман Феоктистыч непонятно усмехнулся. — Две, оно — не четыре, конечно.
Володька неприязненно покосился на прапрадеда и пробормотал:
— Вы обещали дорогой о своей деревне рассказать.
— Спрашивай. Коли обещал, так и расскажу.
— Почему… э-э… почему домов так мало?
— Кто его знает. Сложилось так. Молодежь наша после войны по городам разбежалась. За легкой жизнью. Вон, как дед твой. Охотой никто заниматься не схотел. А что еще в наших краях делать-то? Разве что в лесничестве работать. Так там тоже много народу без надобности. — Роман Феоктистыч пожал плечами. — Вот и поразъехались кто куда. А вернуться… Жизнь-то здесь совсем не та, что в других местах!
— Хуже? — желчно поинтересовался Володька.
— Кому как. По мне, так несравненно лучше. К природе, скажем, поближе. Тут у нас никак не забыть: человек, он такой же зверь, что и вокруг по лесам на четырех лапах мотаются. Только гораздо беззащитнее остальных. А города ваши… так, помойки. Со скуки в них мрут людишки, что мухи зимой.
— Со скуки?! — возмутился Володька.
От таких слов он даже о собственной усталости позабыл и невольно прибавил шагу, пытаясь не отстать от деда.
— Много вы тут понимаете! Да у нас… у нас — компьютеры! Игры! Сотни игр! Нет, даже тысячи! Какие только душе угодно! Стадионы! Бассейны! Телевидение кабельное! Больше двадцати программ! Телефоны сотовые! У нас…
— Заладил, — насмешливо перебил его старик. — Стадионы! Что от них толку-то, если ты вон пятнадцать километров пройти не можешь?
— Я не могу?! Могу!
— Конечно. С языком-то через плечо. Пыхтишь, как паровоз хороший.
— Ну и что?! Все равно в городах интереснее!
— Тепличные условия ни единому человеку не интересны! — безапелляционно отрезал Роман Феоктистыч. — Ежели он стоящий.
— Почему — тепличные?!
Старик ухмыльнулся и ядовито перечислил:
— Ходить разучились — автобусом до работы али школы добираетесь. Купаетесь в ваннах металлических, реки вами давно загажены и воздух тоже. Питаетесь дрянью всякою! Химия везде, даже детишки гастритами маются. От лишнего веса ваши женщины на стены лезут, не знают, как от жира избавиться…
Володька приоткрыл было рот, старательно подбирая возражения, а его прапрадед вдруг обернулся и с явным ехидством вопросил:
— А что это ты, мил друг, так моему возрасту изумился?
Поняв, что в этом споре ему не победить, Володька рот аккуратно захлопнул и проворчал сквозь зубы:
— Что-то мы не о том. Вы лучше скажите, что за дети у вас в поселке живут? Они что, как и я, приезжие?
Глаза Романа Феоктистыча смеялись, он мгновенно разгадал невинную Володькину хитрость. Но «добивать» городского гостя не стал, добродушно ответил:
— Дети-то? А всяких хватает. Пашка с Ленкой, Анфисы внуки, так да, пришлые. Из Питера они. А Маруська и Петька — это свои.
— А лет им по сколько? — оживился Володька.
— Я знаю? Если навскидку только… — Старик помолчал немного, раздумывая, потом сказал: — Петька с Ленкой — твоих годков, думаю. Пашка, он чуток помоложе. Весен тринадцать, не боле. А Маруська — малек совсем. Ей только семь этим летом будет.
— И как они? — осторожно поинтересовался Володька.
— Анфисовы-то? Да такие ж, как и ты, полагаю. С месячишко у бабки, почитай, каждое лето живут, с месячишко от скуки и маются. Бабка их все за ягодами налаживает, да за грибами. И то силком.
Володька радостно ухмыльнулся: его возраста! Здорово. Может, скучать и не придется.
Старик вдруг обернулся и бросил на внука цепкий взгляд:
— А вот Петро — другой. Злой, крепкий мужик. И темный. Вся семейка у них такая. Поосторожней с ним, смотри…
Он снова двинулся вперед. И уже из-за кустов орешника до Володьки донеслось:
— Малая — еще никто. Так, зелень. Отца прошлым летом медведь заломал, так мать с бабкой на нее не надышатся. Одна она у них осталась. Свободы слишком много девчонке дали, из леса не вылазит…
— А… чем у вас в деревне народ занимается?
— Как — чем? Охотой. Клюкву вон в лесничество сдают. Морошку, бруснику, грибы сухие. Бездельничать не приходится. Лес кормит. Он же и в строгости держит. С ним, родимым, особо не забалуешься.
— А ты, дед? Ты на пенсию живешь? Или тоже чем занимаешься?
Старик долго молчал. Шумно продирался сквозь низкорослый кустарник и угрюмо косился на набухающее влагой небо. Потом, когда Володька уже почти перестал ждать ответа, неохотно бросил:
— Я-то? Ну, мне семью не кормить, сам понимать должен. Я человек вольный. В деревне редко бываю. Так, брожу больше.
— Где?
— В лесах, где еще? — с заметным раздражением отозвался Роман Феоктистыч. И вдруг с явным облегчением воскликнул: — Ну, наконец-то дошли! В самый раз успели. Еще бы чуток…
Насторожившемуся Володьке показалось, что дед просто-напросто рад поводу прекратить ставший неприятным для него разговор. Вот только причины мальчик понять не сумел. А еще через пару секунд, когда следом за стариком вышел на небольшую полянку, сам обо всем забыл.
Володька потрясенно рассматривал небольшую, деревянную избу, прятавшуюся среди густого ельника, и потемневший от времени сруб колодца рядом с ней. К усадьбе вела едва заметная тропинка, почти утонувшая в густой траве.
Остальных домов Володька, как ни вертел головой, найти не смог. Обернулся к деду, освобождающему Ивасика от поклажи, и нетерпеливо воскликнул:
— Где же деревня?! Как ее? Волчья сыть!
— Деревня-то? А чуток пониже, — равнодушно буркнул прапрадед. Он и не посмотрел на внука, перетаскивая мешки на невысокое крыльцо.