Волчица лунного князя

Замосковная Анна

Серебрящиеся волны обнимают лодку, расплескиваются в стороны, мерцают. Временами кажется, мы плывём по реке из ртути — так странно непрозрачной кажется вода. Еловые леса сменяются на лиственные, переходят в плакучие ивы с голубыми косами. Ив становится больше и больше, они превращают реку в змеящийся коридор. И в этом коридоре показывается отворот — более мелкая река впадает в большую.

К этому рукаву Ламонт направляет лодку, ловко входит в русло против слабого течения. Вода горит отражением лунного света, «стены» из плакучих ив неестественно светлые, и кажется,

источают лёгкое сияние. Дыхание перехватывает: я словно в сказке.

Дно лодки о что-то ударяется, скрипит, миг остановки — и мы продолжаем плыть. Речушка сильно изгибается, поэтому трудно оценить её длину. Мы сворачиваем то вправо, то влево. Луна заглядывает к нам в сужающуюся щель между плакучими ивами. Жужжат комары. Я сгоняю одного, другого. Ивы серебрятся, качают гирляндами плакучих ветвей. Протягиваю руку — касаюсь холодных шелковистых листочков. Улыбаюсь Ламонту и понимаю, что он больше не гребёт. Лодка плывёт сама — против течения.

— Но как мы движемся? — выдыхаю я и пришлёпываю севшего на скулу комара.

Вокруг Ламонта насекомых в разы больше.

— Волшебство, — улыбается он. — Если двое предназначены друг другу, воды реки Любви сами…

— На дне рельсы, — прагматично сообщает Ариан. — Цепляешься пазами на лодке, автоматика делает остальное.

Как на него Ламонт смотрит — словами не передать. А мне немного обидно за разоблачение романтического фокуса.

— Это очень здорово, — как можно более ласково уверяю Ламонта и сгоняю стайку комаров с колен. — Спасибо, что привёз в это очаровательное место.

— Мы только начинаем путешествие, — томно прельщает Ламонт.

Звенящую от писка тишину нарушает мой нервный шлепок по плечу — минус один комар. Улыбаюсь, чтобы не портить красивый момент. Лодка несёт нас по речушке, а голубые плакучие ивы обрамляют этот путь мерцающими склонёнными ветвями.

К жужжанию комаров примешивается нежная мелодия. Сладко напевает где-то вдали. Ламонт берёт меня за руку, и отмахиваться от комаров теперь сложнее. Прекрасный торс Ламонта искусан мерзкими кровопийцами, и места укусов даже без расчёсывания вздуваются. На них смотреть страшно — у самой всё чесаться начинает. Поэтому смотрю в глаза Ламонта.

Мы плывём. Лабиринт любви — уверена, это он — не кончается. С увитых глициниями арок свисают подвязанные на ленточки кости.

— Это девушки оставляют, — поясняет Ламонт. — Верят, что кость, подвешенная на арку Пути, приманивает суженного.

На одном участке берег огорожен забором из погрызенных жердей.

— Считается, что пара, укусившая это ограждение, будет весь брак жить счастливо. — Ламонт продолжает гладить мою руку. Сгоняю с его щеки комара. — Здесь есть отпечатки зубов моих родителей. Когда-нибудь будут и мои.

Кошусь на искусанные в щепки жерди. Что-то не хочу я эту деревяшку кусать. Да и лодка довольно быстро мимо плывёт, есть риск повиснуть на заборе, а потом рухнуть в воду. Но прежде, чем успеваю прояснить, делают ли здесь технические остановки, мы выплываем на открытое пространство.

И я понимаю, что ошибалась. До этого был не лабиринт любви, лабиринт любви лежит перед нами: озеро или искусственный водоём, покрытый узорами из травяных дорожек. В этих узорах есть изогнутые дуги и завитки, ими на блестящей поверхности воды «нарисованы» огромные цветы и сердца, некоторые из которых пробиты стрелами. Далеко впереди — стена живой изгороди, подсвеченная оранжевым. В сердце лабиринта нас что-то ждёт. Трепещет и вьётся инструментальная музыка. Лодка останавливается возле причала.

Пока Ламонт перебирается на травяной настил, я отгоняю комаров. Ариан прыгает следом за ним и чутко наблюдает, как тот помогает мне выбраться на газон. На причале и дорожках трава газона практически касается воды, и в ярком лунном свете невозможно разглядеть перемычку, удерживающую землю фигурных тропок.

Ширина травяных полос такова, что вместе могут идти лишь двое, и Ариану остаётся плестись следом, в то время как Ламонт за руку ведёт меня дальше. Свободной рукой отгоняю насекомых, брыкаюсь ногами, передёргиваю плечами.

— Тут принято в зверином облике ходить, — замечает Ариан. — В шерсти комфортнее.

Сквозь шелест аккуратной травки улавливаю вздох Ламонта.

Бредём по незамысловатому, но изящному узору. Порой перепрыгиваем с завитка на завиток. Трава под ногами плотная, я невольно поражаюсь фантазии и работе неизвестного ландшафтного дизайнера. И всё любопытнее, что же ждёт нас под прикрытием живой изгороди?

Наконец мы добираемся до обвитой плющом арки и ступаем в залитый лунным светом лабиринт. Ламонт уверенно ведёт меня по закоулкам, Ариан бесшумно ступает следом, и вот мы выходим на берег круглого озерца. Дорожка ведёт к островку в центре. Четыре опорных столба беседки перевиты белой тканью. Она голубая вверху, на свете луны, и огненно-жёлтая там, где её озаряет сияние свечей и маленьких светильников. Там стол и столик с мисками и тарелками под стальными колпаками, два стула.

Выдыхаю что-то неопределённое. Ламонт отгоняет от меня комара и ведёт по травяной дорожке к сердцу лабиринта. Островок маленький, к стулу приходится идти по самому краю мимо столика с посудой. Убедившись, что я устроилась и падать не собираюсь, Ламонт садится напротив.

Места Ариану нет, разве что под столом. Он не отчаивается: протискивается ко мне под стул и утыкается носом в пятку.

Ламонт смотрит мне в глаза, но по выражению лица понимаю — ему близость Ариана совсем не нравится. Ариан с подфыркиванием выдыхает мне в ногу, словно, даже не глядя на соперника, понимает, как его достал.

Мотнув головой, Ламонт с улыбкой снимает металлический колпак с блюда в центре стола. Шашлычный запах ударяет в ноздри. Кусочки мяса выглядят очень аппетитно, а я невольно вспоминаю, с каким восторгом Катя рассказывала, как Мар угостил её шашлыком.

— Мясные подарки у вас имеют какой-то особый смысл? — Тыкаю пальцем в шашлык — ещё тёплый.

— Это знак серьёзных намерений. А сладкое — предложение свободных или временных отношений. — Ламонт улыбается. — Но я помню, что у вас всё иначе, поэтому заготовил сладкий десерт. Без всякого двойного смысла.