Волчица с Рдейских болот

Шатохина Тамара

Он оттуда жену привез — широкоплечая, плоская… в общем — не разродилась она. А Лес не помог… чужая она была, рвалась отсюда, его за собой тянула. Он забросил все из-за нее, выматывала она его, душу вытягивала. Потом болото стало наступать, дуб засох, марь подступать к селу стала… люди пропадать, ты не помнишь? Валентина… Сашка Дроздов… два мальца… Тогда и отец его с мамкой ушли. Зачем, куда — неизвестно. Похоже на жертву, так же? А может и живы где-то… А Прохор все равно дар потерял — совсем. Да и хотел ли он его тогда? Вряд ли…

А когда понял… смирился. Он

сейчас в Рдейском монастыре послушником… больше десяти лет. Не принимает его постриг настоятель и все тут. Или монастырь не принимает… Туда и не попадешь просто так — Рдея сама решает кого пустить, а кого — нет. Мы тут с мужиками подумали-подумали и решили звать его обратно. Не просто так его в монахи не берут — знак это, не иначе.

Там красота, конечно, — мечтательно расслабился Саныч, — на острове кружева из красного кирпича среди такой природы… Болото, оно тоже… иногда сердце заходится — красота какая! Это хорошо, что монастырь стали восстанавливать. Они только еще начинали тогда, а он и пошел к ним. А куда еще? Я был там пару раз, так он просил не приезжать. И вот мы тут подумали — почему?

— И почему?

— Так тоскует же он! Я для него, как напоминание о всех нас. Природа там та же, а вот по людям, по родичам он тоскует, Ксана. Так что я за ним завтра еду. Расскажу, что нашли захоронку, которую отец его заложил. Пускай едет — достает. Может и дар к нему вернется — нужен же Хозяин тут, сильно нужен. И еще… даже тебе говорить боюсь, что утворил я. Ты поддержи меня, дочка, а то страшно мне что-то.

— Давайте, дядь Саша, вы мне расскажете, а я вам. Раз такое дело… — ждала я его рассказа, умирая от любопытства.

— Меня здесь десять дней не было. Ты и не заметила — работы по горло было. А я в Якутию смотался тем временем. Вот так… Слухами земля полнится, Ксанка… лешинка там живет, якутяночка. Зовут Сардиланой. Диамант, а не девка, но зараза редкостная. Замуж не выйдет никак. Младшая сестра уже год, как за мужем второе дите родила, а старшая сидит дома… беда родительская. Двадцать семь лет уже. Норовистая, как дурная кобыла.

Дядя Саша тяжело вздохнул и с отчаяньем каким-то глянул мне в глаза. А я пока ничего не понимала.

— Уговорил я ее к нам ехать, — заторопился он скороговоркой объяснять мне ситуацию, — она замуж не хочет и всем отказывает по непонятной дури. Вбила себе в голову, что нужна она только как инкубатор — чтобы дать мужу исключительное потомство. Ну, ты знаешь про лешинок…

— И что? А сюда согласилась зачем?

— Сватом я ездил, Ксана. Все рассказал, как на духу — что жениха из монастыря вытянуть нужно, что край наш пропадает. Что от нее не рожать детей требуется, а Хозяйкой в болота наши прийти, Хозяина вернуть им, к жизни вернуть его. А это не фунт изюма, да-а… Сказал честно, что он о ней ни сном, ни духом. Что не верит он в другое будущее для себя, кроме монашества… Она скоро приедет, Ксана. Согласилась. Просто женой бы не пошла, а вот воевать едет. Может, ей чего-то такого и надо было? Хороша она, как майский цвет, и цель у нее серьезная — женская.

— Замуж?

— Ты меня слушала?

Просто замуж ей не интересно. Мужика с ума свести, войну выиграть за него — это да. Боец она, Ксана, боец… Так что ты мне скажешь? С отцом Никодимом я разругался вусмерть. Не знаю даже, как мириться буду. Он говорит, что Бог — это свобода. Человек решает сам — верить или не верить, ходить в церковь или не ходить, спасать душу в монастыре или жениться. А я будто бы манипулирую Прохором и свободы выбора его лишаю. Тяжко мне… А только его душа — это просто одна грешная душа, а тут целый край остался без Хозяина… Заборовье снесли…

Я офигела, не понимала.

— Куда…? Как?!

— Нет, не соседнее — дальнее, ты не знаешь. Там два старика век доживали. Мертвая, по сути, деревня уже. Так им оплатили дом престарелых… они и не против были. А село снесли. Прилетели на вертолетах из Москвы. Поместье там строят. Вокруг красота немыслимая — четыре озера вокруг, маточники раковые и рыбы полно. Лес чистый и глушь там. Делай что хочешь. Скорее всего — на охоту прилетать будут, выбьют всю дичь в округе безнаказанно. И не вытуришь их оттуда — они всю деревню выкупили. Хозяева жизни…

Мы долго говорили в этот вечер с Санычем. До моей исповеди дело не дошло. Да я и не хотела. По сравнению с проблемами целого края мои неприятности были незначительными и несерьезными. Да и неприятностями я бы их сейчас уже не назвала. Разве может быть неприятностью ребенок, который живет внутри меня?

ГЛАВА 8

Роман выбрал камни для гарнитура в подарок Оксане. Собираясь дарить ей драгоценности, он не рассчитывал таким образом купить ее прощение или задобрить. Просто в душе поселилось предвкушение счастья, чувствовался огромный душевный подъем, и хотелось творить. А творить он мог только ювелирку, чем с увлечением и занялся.

Они с мамой пересмотрели кучу вариантов. Остановились на двух — желтый сапфир и турмалин. Потом сапфир с теплым янтарным оттенком забраковали и окончательно утвердили редкий желтый турмалин, который еще называли дравитом. Он мог иметь разные оттенки желтого — от совсем светлого до золотистого коньячного, чайного. Когда Роман увидел этот коньячный цвет в мелкой огранке, вспыхивающий частыми золотистыми отблесками, то все сомнения отпали разом.

— Это ее глаза, мама. Такие — цвета выдержанного коньяка, и с золотыми искорками… это они.

У него самого глаза сверкали сейчас, как сапфиры. От избытка чувств немного влажные сапфиры… Мама не узнавала Ромку. Уравновешенный, жизнерадостный, решительный и всегда уверенный в себе парень на глазах превращался в мечтательного романтика. И это было хорошо и плохо.

Хорошо потому, что он вполне мог удариться в другую крайность — отчаянье, уныние и самобичевание. Мария не знала в подробностях, как в свое время пережил их расставание ее муж. Но помнила его слова о том, что он умирал все эти годы и как страшно плакало по ней его сердце… Это было сказано с такой болью, что… она не хотела такого для своего сына.