Волчица
Шрифт:
Клементина была толста, неотесана, неуклюжа; Жанета, хорошенькая деревенская девушка – совершенно не образована, с руками, которые казалось только что оставили coxy; Mapия – красавица, но, Боже мой! как глупа; от испанской маркизы, с ее великолепными глазами и роскошными, черно-синими волосами, несло чесноком; у герцогини были дурные зубы; и наконец, его последняя любовь – молоденькая виконтесса, перед которой преклонялся весь Париж, положим – остроумна, нежна, любезна, мила и грациозна, но зато капризна, требовательна, и к тому же до отвращения похожа на всех остальных светских женщин по костюму, манерам, разговору, чувствам
В самом деле, что может дать свет? Даже в Париже, в пышном, веселом, беспутном Париже! Монтарба вслух задал себе этот вопрос, и ему почудилось, что в дыму камина встает тень – тень его самого, но согбенная, истомленная, бессильная – какой-то сморщенный, дряхлый старик – и отвечает: «пресыщение!» Что мог он возразить против этого? Он жадно пил из чаши удовольствий и нашел, в конце концов, что она не так сладка, как казалась сначала. Все прискучило ему: любовь и вино не имели уже прежнего очарования; двор, охота, театр, картежная игра – казалось одно бессодержательнее другого. Давно уже пора найти себе новое занятие, новое развлечение в жизни.
Таким образом, пока Пьер убивал старого волка, граф Арнольд приходил к решению, что станет посещать аккуратно, по очереди, всех своих крестьян и начнет завтра же с Розины и ее бабушки-старухи…
На другой день, он застал молодую девушку за какой-то домашней работой, весело и радостно распевающую как птичка на ветке. Она казалась теперь еще красивее, чем вчера, и успокоенная вероятно присутствием другой женщины, отбросила всю свою вчерашнюю застенчивость.
Граф Арнольд, как опытный вояка, осторожно повел свои подступы, и в совершенстве разыграл роль заботливого помещика. Прежде всего, он выслушал с любезным вниманием все жалобы и сетования старухи; обещал сделать новую крышу на сараях, даже отметил это для памяти в своей записной книжке и только тогда обратился к Розине.
Тут он направил свои батареи против того угла крепости, который, по его соображениям, должен был представлять самую слабую ее часть. Рассудив, что Розина, по всей вероятности, успела слишком привыкнуть к похвалам своей наружности, он постарался дать ей понять, что для него красота ее составляет самое меньшее из всех ее достоинств.
– Пpиехав в эти леса, – начал он, – я думал, что должен буду забыть о существовании себе подобных существ и жить один в своем замке, как медведь в берлоге. К счастью, я вижу теперь что ошибался. Я в восторге, мадемуазель, что и здесь есть общество, не менее приятное и образованное, хотя и более безыскусственное, чем в Париже.
– Ах, монсеньор, – перебила его старуха, между тем как внучка ее краснела и улыбалась, – право не всегда можно встретить в простой, задымленной хижине, такую девушку, как наша Розина. Ведь она у нас образованная. Она была в монастыре. Святые сестры
– У меня дома есть и клавикорды, и кухонный стол, – отвечал граф. – Я буду очень рад, если мадемуазель будет приходить упражняться на том и другом, когда ей вздумается.
Глазки Розины заблистали, но старуха отрицательно покачала головой.
– Наша Розина хорошо воспитана и из хорошей семьи, ваше сиятельство. Отец ее был унтер-офицером при Людовике Великом. Бедный мой мальчик!.. Я как теперь вижу его в его красивом мундире с перекрещенными на груди белыми ремнями и блестящей саблей в руке… Мать ее умерла, когда Розина была еще маленькая, и мы с ним отдали ее в монастырь, потому что мы говорили себе… извините меня, монсеньор, я до сих пор не могу говорить о нем без слез, хотя он давно уже лежит в могиле; и право, когда умер, он казался старше меня, своей матери. А я стара, монсеньор, очень стара…
– Старость почтенна, матушка, – возразил граф, протягивая ей руку и глядя, какое впечатление произведет на Розину его снисходительность.
– Не будем утомлять графа этими подробностями, бабушка, – заметила молодая девушка, – он так добр, что заботится о нашем благосостоянии, но я не думаю, чтобы его могли интересовать все подробности о нашей семье.
– Напротив, мадемуазель, – возразил гость. – Я весь внимание. Я поражен, я удивлен, я не верю своим глазам! Я не могу понять, как такой прелестный цветок мог распуститься в здешнем лесу – и если бы от меня зависело, пересадил бы его в цветник, не теряя ни минуты.
– Вы очень любезны, ваше сиятельство, – отвечала Розина, вполне владея собой; – но самый неприхотливый из полевых цветов вянет в теплице. И на что бы я была похожа в атласе и кружевах, сидя вытянувшись на стуле с высокой спинкой? Если вы хотите смеяться надо мной, то позвольте мне сказать вам, монсеньор, что это невежливо!
– Вы были бы похожи на королеву, – отвечал он вполголоса; – вы созданы, чтобы быть королевой! Когда женщина так прекрасна, она должна ходить в атласе и кружевах каждый день… хотите вы попробовать, Розина?
Она весело засмеялась.
– Бабушка! – сказала она, – слышите, что предлагает граф? Что бы вы ответили, если бы были на моем месте? Не правда ли, наряды, удовольствия и драгоценности – главное, в жизни женщины? Зачем же вы учили меня другому? Пусть монсеньор поспорит об этом с вами. Что же до меня касается, то я совершенно довольна моим настоящим положением.
Монтарба был рассержен и закусил губу.
«Уж не думает ли она смеяться надо мной эта маленькая провинциалка? Что ж? тем занимательнее, если достижение цели будет немножко труднее».
Старуха, борясь с унизительным чувством страха прогневать своего помещика и чувством долга, окончательно растерялась.
– Извините, ваше сиятельство, – забормотала она, – вы не поняли… Розина тоже не поняла… Она ведь еще молода. Вот, дайте срок, выйдет замуж тогда и будет время поговорить о таких вещах.
– Выйдет замуж!.. – повторил Монтарба с нехорошей улыбкой.
– Замуж! – повторила и Розина, покраснев как маков цвет и надув губки; – почем вы знаете, бабушка, что я выйду замуж? Я еще не давала слова.