Волчицы

Артемьева Галина Марковна

Как только юная волчица обрела прежнюю физическую форму, человек забыл про данное самому себе и ей обещание оставить ее в покое. Он вновь принялся думать о необходимости дрессировки. Он уверял себя, что на этот раз будет сдержан и терпелив.

Уж очень манила его мечта ходить с ней вместе на кабана и чувствовать зависть других охотников.

Выходя во двор, она знала, что это опять

произойдет, что он снова будет жесток без границ. Его запах сказал ей это. Она выходила медленно, исподлобья отмечая пути, по которым будет выбираться на свободу. Путей особо-то не было. Забор крепкий. Это не крохотный лаз для передачи матери продуктов подрыть. Был один верный способ: бежать через калитку. Когда кто-то будет заходить. Надо сделать так, чтобы быть поближе к единственно возможному выходу. Надо притвориться послушной. Это было самое трудное – переломить себя ему в угоду. Она долго не могла пересилить себя, и он, вновь распаляясь, как в тот раз, уже ударил ее плетью.

– Сидеть! Кому говорят: сидеть! – крикнул он сквозь ком ненависти, опять начавший его душить.

В этот момент она учуяла возможность избавления из плена: к калитке приближалась молочница Нина.

Девочка-волчица неожиданно выполнила команду и села лицом к входящей с бидонами бабе. Та из-за калитки слышала металлические приказы хозяина и теперь ахнула:

– Сидит! Ну, батюшки, гляньте-ка! Научил-таки Львович! А я-то думала: дурит городской, все равно, мол, пустые хлопоты.

Она так и стояла в калитке, продлевая театральный эффект, чтобы Львович насладился сполна.

Он только сейчас и понял: его взяла! Он победил! И возликовал. И чуточку даже загоревал: как-то легко в этот раз далась победа.

Но в ту же секунду словно стрела или тень птичьего крыла пронеслась от него к калитке, миновав, не задев, перекошенную молочницу Нину, немедленно выронившую свои бидоны и заголосившую.

– Стреляй, Львович! – вопила она, зорким хищным глазом приметившая другие тени. – Стреляй, их тут много!

И сама ринулась, не оглянувшись на драгоценные бидоны, в хозяйский дом «за ружжом».

Они стреляли с крыльца в направлении леса, били на поражение, уничтожая всякую память о благодарности и великодушии.

Но

к тому времени семья была вне опасности.

Некоторые сны сбываются, если они посылаются в утешение или в предупреждение, когда уже ничем иным помочь невозможно.

Мать с дочерью никогда не говорили между собой о пережитом, но всегда были вместе, оберегая друг друга. Почуяв из далекого далека человечий запах, они старательно и хитроумно скрывались.

Но однажды в заснеженном лесу они встретили своего лыжника. Он ходко, равномерно двигался, не чуя страха. А ведь они шли параллельно, шаг в шаг с ним, с обеих сторон. И только когда выбежали наперерез, запах его смертельного ужаса донесся до них.

Он лежал на снегу словно парализованный. Две волчьих морды склонились над ним, заглядывая в глаза.

– Это ты, – сказал он той, которую никогда не забывал.

– Ты теперь понимаешь, как бывает больно и страшно? – спросила она.

– Сука! – взревела в нем гордость. – Надо было убить тебя тогда…

Мать уже примеривалась к шевелящемуся горлу, чтобы все было, как в том вещем сне.

– Ты так ничего и не понял, – сказала дочь. – Жаль. Ведь прошло немало времени. Тогда стреляй. У тебя есть возможность исправить ту ошибку.

Она попросила мать отойти, и та нехотя подчинилась.

Человек поднялся на ноги, не веря ничему происходящему. Он знал, что должен сделать сейчас: схватить из-за спины ружьецо, прицелиться, пальнуть вслед убегающим зверюгам.

Волчицы стояли поблизости, неподвижно. Они чего-то ждали от него: то ли неверного движения, то ли начала бега, чтобы вновь наброситься.

Он готов был выстрелить, но рука, та самая, что могла бить без устали, вдруг онемела и повисла плетью.

– И больше никогда! – услышал он вдруг голос у себя в голове – голос своей волчицы. – Никогда и никого, слышишь!

Волчицы медленно уходили от него в снежно-сиреневый лес.

Он с трудом доплелся до дому. Он никогда ни о чем не рассказал. Он зажил как прежде. Только рука, рука того, бьющего слабых человека, больше никогда не могла ему служить.