Волчий корень
Шрифт:
— Часа два было. — Федор подошел к столу и записал что-то.
— А в котором часу ваши меня взяли?
Федор молчал, и Волков сам сообразил:
— Смеркаться начинало, стало быть, около семи.
Федор кивнул.
Получается, что убийство произошло приблизительно с двух до семи вечера.
— Где его убили?
— Недалече от того места, где тебя споймали, в леске возле Покровского монастыря. — Теперь в голосе сельского дознавателя звучала заинтересованность.
— От двора боярина Потакина, где кто-то мог видеть, как я прощаюсь с двумя хлопцами, до того места, где вы меня нашли, час езды или около того. Я ребятам велел в Москву скакать, по дороге они должны были заночевать в Михайловке. У тебя карта есть?
— Я
— Места там людные или не очень, я хотел спросить, возле монастыря женского обычно днем много народу?
— Да какое там много! Считай, никого. Там, где твоего дружка зарезали, летом девки грибы да ягоды собирают. Зимой же рыбаки на каменке ловят, дрова могут привезти или еще за какой-то надобностью. Но обычно ни души.
— В два я их проводил, час до монастыря, вряд ли он бы там на снегу сидел, своей судьбы дожидался. Получается, что парня моего около трех зарезали. Мимо проезжал, лихие люди его заметили и напали. Если все было именно так — убийство произошло в три часа, — рассуждал Волков. — Я же, проводив ребят и взяв с собой восемь человек, отправился в Покровский монастырь. В три, когда убийство произошло, мы еще только прощались с Потакиным. Спроси, там подтвердят. Стало быть, никак убийцей быть не могу. В четыре или около того мы неспешно добрались до Покровского. Там я общался с игуменьей Евпраксией, сей факт она отрицать не станет, другие матушки меня тоже видели, правда, я с ними не разговаривал и, как их звать-величать, не знаю. С племянницей Евпраксии Ириной немного поговорил, но да вы, поди, свидетельство малолетки не примете. Парни мои в монастырской гостинице остались. Может, до сих пор там, может, сорвались меня разыскивать. Хватит вам свидетелей или еще кого вспомнить?
— С лихвой. — Федор почесал затылок и, подойдя к решетке узилища, отодвинул щеколду. Приблизившись к пленнику, развязал узлы на запястьях. — Однако покуда я тебя отпустить не могу, потому как, — он покосился на дверь, — Емельян Кондратьевич решил, что именно ты убивец, и коли я заместо тебя не хочу на корм рыбкам пойти, то придется тебе тут еще малехо поскучать, пока я слова твои проверяю. Это ведь ты, Юрий Сигизмундович, так гладко стелешь, мол, если парни от тебя выехали в два часа, а до монастыря час, стало быть, в три один из них здесь смерть принял, а в жизни-то оно не всегда так складно получается. Почему, скажем, ему было бы по дороге в трактир не заехать или, может, у него здесь сердешная привязанность? Или с другом поругался и вообще решил никуда не ехать…
— Государево дело! — Волков поднял указательный палец. — Должны были все, как велено, исполнить.
— Тогда так. — Федор морщил лоб, ища несостыковки в логике Волкова. — Если матушки подтвердят, что в четыре ты был в монастыре и потом сидел там до половины седьмого, то получается, что ты тут ни при чем. А коли не подтвердят, можно предположить, что ты убил и поехал своей дорогой, пока никто не заметил, вот тогда-то тебя наша стража и споймала.
— Хочешь сказать, что я в три выехал, час пути, убил в четыре, а потом еще три часа сидел в трех шагах от трупа, жопу морозил, дожидаясь, когда же вы наконец меня заберете в теплую камеру? Даже костер не жег, чтобы согреться. — Волков тщательно растер запястья, восстанавливая кровообращение, и только после этого развязал ноги. — Не глупи, воевода, матушки подтвердят, что я по государеву приказу монастырь посещал. Пошли кого-нибудь, как рассветет. Теперь о жертве. Если меня видели с двумя парнями, как я на потакинском дворе с ними прощался, и убитый один из них, стало быть, это либо, — он тяжело вздохнул, — Митка Холопов, либо Васка Безобразов. Хотя нет, Митка местный, даже если ты его не знаешь, кто-нибудь из твоих непременно бы вспомнил. Стало быть, Васка лютую смерть принял.
— Не знаю я и такого монаха, — удивился Федор. — Что он у нас делал?
— Не монах он. — Волков вздохнул. — Опричник.
На
— Самое плохое для вас, что, — Волков понизил голос до шепота, так что Федор был вынужден потянуться к нему, — самое плохое для вас, что государь здесь. — Последние слова были произнесены одними губами, но Федор расслышал.
Глава 8
НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА
Федор ушел, оставив Волкова одного в горнице. Но государев дознаватель и не подумал сбежать: во-первых, он понятия не имел, куда его привез-ли; во-вторых, опасался, как бы ночью на него действительно не напали; и наконец, в-третьих, с большой долей вероятности, Федор караулил за углом, не попытается ли арестованный сделать ноги.
Поэтому Юрий Сигизмундович спокойно подкинул в печку дровишек, после чего развалился в покойном скрипучем кресле, радуясь, что неприятного Емельяна Кондратьевича здесь нет. Вскоре вернулся Федор. С собой он тащил бочонок с вином, кругляш сыра, хлеб и солидный ломоть буженины.
— По какому делу ты в монастырь ездил и почему оттуда ушел один, без охраны? — спросил он, деловито нарезая хлеб и разливая вино по кружкам.
Волков размышлял. По-человечески Федор ему нравился, но можно ли вот так взять и открыть незнакомому человеку цель своего посещения монастыря? С одной стороны, государь не требовал секретности, с другой — он ведь и сам собирался пораспрашивать местных о событиях сорокалетней давности.
— Я ушел из Покровского и думал посетить Спасо-Преображенский, дабы встретиться там с одним человеком.
— С каким? Я тут всех знаю, — оживился Федор.
— Инок Василий, что родом из Покровки.
— Что ты говоришь? Это же мой родной дядька! — изумился Федор. — Только опоздал ты, схоронили мы его по осени. Так что зря бы ты съездил в Спасо-Преображенский.
— Вот те раз, — расстроился Волков.
— А что тебе до него? — не унимался Федор.
— Дела сорокалетней давности, — откусив кусок буженины и запив глотком вина, с трудом выговорил Волков. — 1525 год от Рождества Христова. Ты о том времени вряд ли что можешь помнишь, потому как, — он хитро улыбнулся, подмигнув деревенскому дознавателю, — потому как тебя еще на свете не было, а если и был, то мамкину титьку сосал.
— Как раз помню! — улыбнулся Федор. — В тот год в нашем селе дивные события случились, кого не спроси, любой расскажет. Даже ближники государевы к нам тогда заглядывали, на чудеса дивились.
— А что за чудеса? — Волков боялся спугнуть удачу. — Неужели из самой Москвы царевы ближники специально явились ваши чудеса узреть? Стало быть, действительно было что-то значительное, чтобы эти лентяи соблаговолили поднять жирные задницы да сюда пожаловать.
— Не-е, в Суздале они по делам государевым оказались. Слух прошел, будто бы опальная великая княгиня, уже будучи инокиней, родила государю сына.
Должно быть, Волков так вытаращился на рассказчика, что тот был вынужден остановиться и пояснить:
— Это не о блуде. Блуда не было. Просто Соломония до самого развода оставалась женой своего мужа и, зачав, не сразу сообразила, что в тягости. Так беременной и была пострижена, а когда пузо узрела… Но на самой деле, родила или нет, этого никто точно сказать не может. Может, родила, а может, просто толстая ходила, вот люди и подумали, что беременна. Великий же князь, как узнал о сыне, сразу отправил сюда своих вельмож, чтобы они забрали наследника престола. В общем, пока они с великой княгиней пытались по-доброму договориться, в нашей деревне, — она называется Сельцо, если не знаешь, — стало происходить такое, что, когда эти прослышали, явились, дабы своими очами узреть и после государю об увиденном и услышанном доложить.