Волчья дикость

Соболева Ульяна

Захир бросился на нее, скручивая ей руки, швыряя на пол, тыкая лицом в ковер.

— Тварь! Ты как посмела? Тебе кто право давал врываться в комнату принца? Ты сегодня же сдохнешь! Взять ее!

— Стой!

Прохрипел я. И от одного вида, что кто-то касался ее, причинял боль у меня кровь прилила к лицу. Еще секунда и я сверну голову Захиру.

— Остановись!

Захир вдавил Лану в пол, а она даже не сопротивлялась только слезы катились по щекам.

— Оставь ее!

Захир разжал пальцы, а она медленно поднялась на колени. Растрепанная, дрожащая.

— Ты лжешь! — процедил я, но ее загнанный взгляд, виноватый, такой испуганный кричал мне о другом. Не лжет…Она не лжет.

— Я не лгу.

— Принц не ест грудное молоко! — рявкнул Захир, — Она морочит нам голову! Может быть она хотела отравить или убить ребенка!

— Он ел…ел…

Она провела там пятьдесят минут. Вряд ли только для того, что бы просто смотреть на ребенка, а хотела бы убить наверное убила бы. Но он жив. И он приьавил в весе. Только я верить в это не хотел. Мне нужно было убедиться в этом лично! Или убить ее на месте!

— Пошли покажешь! — хрипло сказал и рывком поднял ее с пола.

— Но, Император, она эскама…так нельзя и Гульнара, она

должна дать разрешение я сейчас позову ее.

— Никого ты не позовешь! Ты заткнешься и пойдешь с нами! Заодно проследишь, чтоб никто другой не шел!

Протащил ее по коридору, под уже привычный плач малыша. Надрывный и очень жалобный. Если эта сука опять лжет я перережу ей горло прямо в детской. И может быть тогда мне станет легче и может быть тогда ее наполненные слезами глаза не будут сводить меня с ума.

Затолкал ее в детскую и закрыл дверь. Закир стоял позади меня. Она, наверное, впервые оказался в спальне ребенка. Ребенок закричал и я… я стиснув зубы увидел как намокло серое платье эскамы на груди, как появились на нем темные круги. Эта дрянь истекает молоком…молоком своего ребенка. Рожденного не от меня.

— Показывай!

Она подошла к колыбели, такая жалкая, полусгорбленная, но в то же время невероятно красивая с этими распущенными волосами и огромными глазами — озерами. Протянула руки и взяла малыша.

— Эскама не смеет трогать ребенка! Это…

— Заткнись!

Потом понял, что сейчас Лана расстегнет платье, чтобы достать грудь.

— Пошел вон! Стой за дверью!

Послышался характерный скрип, а я смотрел как она нежно берет младенца на руки, как меняется выражение ее лица и… и стихает плач.

— Маленький…сейчас…сейчас…, - шепчет и, мне кажется, она сама не осознает, что говорит это. А я жду когда он заорет, когда выгнется как это бывало на руках у Гульнары. Эскама не может кормить моего ребенка! Он не возьмет ее грудь!

Глава 11.1

Ее пальцы теребят застежки на робе эскамы. На грубом суконном платье унылого серого цвета. Расстегивают пуговки. Очень быстро, она торопится. И ребенок нервничает сучит ножками, ручками, приоткрывает ротик. От взгляда на ее обнаженную грудь сжимаются скулы и простреливает в паху, бьет током прямо по яйцам. Член тут же торчит дыбом и упирается в штаны, причиняя почти боль. Эту похоть только в отношении нее не объяснить ничем. Меня уносит только от запаха. От взгляда я уже пьяный. Спиртное так не бьет по венам и не зажигает кровь. Ребенок приоткрывает ротик и еще секунда ловит выпирающий сосок, и он голодно присосался к груди с причмокиванием, с довольным сопением. От удивления у меня каменеет все тело. Я смотрю и жду, когда он вот-вот заорет, изрыгнет ее молоко, захлебнется им, начнет вопить, но малыш жадно сосет аж дрожит всем тельцем. Его крошечная ручка лежит на ее налитой груди, и я никогда в своей жизни не видел ничего более эротичного. Судорожно сглотнул, чувствуя, как пересохло в горле. Я тоже хочу мять ее грудь руками, оставлять на ней следы от когтей, хочу сосать и кусать ее соски. Это настолько сексуально, что мне становится нечем дышать и в тоже время просыпается какая-то странная запредельная нежность, восторг от таинства кормления. Некое забывание, что это не ЕЕ ребенок. Она раскачивается стоя, невольно качает ребенка, склонив к нему голову и смотрит только на него. Мне виден тонкий точенный профиль, ресницы, бросающие тень на бледные щеки, длинную шею. Нежная улыбка изгибает чувственные губы. Она словно светится изнутри. Или…или и правда светится. Вокруг женщины и младенца какое-то едва уловимое свечение, как будто их освещает луна. Или…это игра моего воображения. — Сядь…, - хрипло приказываю я и она пятится к креслу, садится наощупь, прижимая к себе малыша. Прислонился к стене, чувствуя, как дрожат ноги, потому что это слишком даже для меня. Потому что я, черт раздери, не понимаю, что происходит. Как самая последняя мразь, сука, которая нанесла мне самую адскую рану в сердце, гадина, которая меня предала, шлюха проклятая…как она могла оказаться спасением для моего сына и для моей сестры. Что автоматически делало ее неприкосновенной. Это злой рок? Судьба насмехается надо мной? Внутри все переворачивается и чей-то мерзкий голос словно шепчет мне. «Это колдовство. Ведьма ее научила, дала зелье. Если может она сможет и другая. Убей ее. Давно пора ее убить. Убей и найди кормилицу. Пусть Заха найдет!» Содрогаюсь от того, что слышу в своей голове. И невольно даже представляя как чудовище с оскаленной пастью рычит и облизывает пасть в предвкушении ее смерти. И я понимаю, что это будет не только ее смерть, но и моя. Потому что глаза смотрят как она качает малыша, я слышу, как тихо поет песню. Кресло раскачивается, ее волосы падают на голое плечо, на обнаженную грудь. И это не просто красиво. Это адски прекрасно. Я мог бы любоваться этой картиной вечно. А ведь она могла качать и нашего с ней ребенка…если бы была верна мне. Это мог быть НАШ с ней сын. «Уходи! Хватит смотреть! Она нарочно строит из себя ангела, она соблазняет тебя! Могла и спрятать свою грудь…блядь, она же идеальна эта грудь. Неудивительно, что у тебя стоит, Император. А ведь у тебя стоит так, что яйца сводит. Когда ты последний раз трахался? Тебе пора отодрать кого-то, пора обкончаться в чью-то узкую дырку, потом нажраться крови и плоти, а не ронять слюни на эту тварь! То, что она кормит твоего ребенка ничего не значит! И, нет! У вас не могло быть сына! Ты знаешь прекрасно вы несовместимы! Она родила от другого! Она трахалась с другим, выла, стонала под ним, сосала его член» Передернуло всего и руки сжались в кулаки, и она вдруг подняла голову и посмотрела на меня. Своими огромными глазами, полными слез и отчаяния. Какого хрена? Почему у меня дрожит сердце, когда у нее вот такой взгляд? Почему хочется зарыться руками в ее волосы и целовать слезы на ее щеках!«Потому что ты любишь эту суку! Потому что ты так и не выдернул ее из своего сердца! Иди к ведьме! Пусть она даст тебе зелье и заодно скажет, чем она опоила эту дрянь…Пусть сварит еще и вы дадите это кормилице…а пока что пусть докормит и отправь ее в подвал. Пусть посидит там подальше от тебя. А то ты не удержишь свой вздыбленный волчий член в штанах… а ее на цепь, чтоб не соблазняла тебя! И смотреть тебе в глаза не смела!». Тяжело выдохнул и с трудом оторвал от нее взгляд, вышел в коридор, схватил за шиворот одну из нянек. — Зайди и проследи, до самого

конца. И чтоб больше не смели оставлять моего сына одного! — Но…так положено и… — Я приказал! Глаз не спускать с принца! — Да, мой Император! — Ты! — ткнул пальцем в одного из банахиров. — Когда закончит кормить в подвал ее за решетку, на цепь. Как собаку и никого не пускать! — Есть! — Отдал честь и склонил голову. А я отправился к ведьме. В особняке ей делать нечего. Не хватало, чтоб слуги увидели ее. — Не существует никакого зелья! — проворчала ведьма, а руки банахиров все еще держали ее пригвожденной мордой к полу, заставляя целовать носки моих сапог. — Врешь, старая тварь! Мне обыскать твой гадюшник и забрать здесь все, что у тебя есть? Натравить нейтралов и отдать тебя в руки Морта? — Нееет! — закричала старая тварь, — Нееет! Но…Захе нечего предложить. Не существует зелья. Возможно молоко аксагла подходит младенцу так же как и кровь, возможно именно ее молоко ему идет, все что угодно может быть. Что мы знаем про аксаголов? Их и было всего несколько за всю историю древних летописей, которые я не читала. Я не верховная и не чанкр! Я всего лишь ведьма! Она говорила, а я чувствовал одновременно и триумф, и досаду. Но больше триумф. Это означало, что я могу послать на хер монстра внутри себя. Потому что Лана — это спасение моего сына и моей сестры. — Что я должен делать? — Если младенец набирает вес вы должны позволить аксаголу кормить и дальше, создать самые лучшие условия…Разве вы не хотели чуда? Разве не спрашивали у меня как спасти принца? Чудо свершилось… а теперь вы ищите, как избавиться от его источника? — Заткнись старая! Знай своре место! — прикрикнул Раис на ведьму и она замолчала, опустив белесые глаза в пол. — Чудес не бывает. Всему и всегда есть объяснение. — Я вижу только одно — кровь и молоко этой женщины совестимо с вашей кровью. С кровью семьи Ибрагимовых. Чудо это или нет я не знаю. Но это факт. Неопровержимый. Убьете аксагола похороните вместе с ней еще двоих…или троих. Резко посмотрел на ведьму, но она продолжала смотреть в пол. И мне кажется она прекрасно знала кого имела ввиду третьего. — Аксагол — теперь эскама. Низшая. И не имеет никаких прав. Она не может стать официальной кормилицей императорского сына. — Законы пишут короли… — это все, что сказала ведьма на мои слова. — Оставьте ее и выйдите! И ты, Раис! Выйди! — скомандовал я Раису и тот спиной вышел из жилища старухи, оставив меня с ней наедине. — Что желает узнать мой повелитель? Прошептала старая и ее глаза сверкнули в полумраке. — Почему я не вижу на ней шрамов?…Я их оставил, я точно знаю, что изуродовал ее лицо и тело! Почему, я черт раздери, вижу его еще более прекрасным, чем оно было раньше? — Ее кровь…Вы вкусили ее крови и плоти. ЕЕ ДНК навечно сплетено с вашим. Для вас она всегда будет привлекательней любой другой женщины, желаннее. — Я хочу, чтобы это прекратилось! Останови это, и я озолочу тебя, Заха! — Ни одно отворотное зелье не уберет связь с истинной! Резко схватил ее за горло и вдавил в стену, выпуская когти. — Я выдерну твою глотку вместе с хребтом! Ты что несешь, старая сука? — Такая связь есть только с истинной…Прохрипела ведьма. — Но смертная не может ею быть! — Как и не было более тысячи лет аксагола! Кто сказал, что не может? То, что не написано не значит не было…Летописи были сожжены около пятисот лет назад, их восстанавливали по кускам! Кто знает, что унес с собой огонь! — Ты же их не читала! — Видела…краем глаза! — хрипит и пытается освободиться от хватки. — Или читала? Отвечай! — Читала…читала. У чернокнижника…отпустите! Пощадите! Ваш яд смертелен для ведьмы! — Хорошо, что ты помнишь об этом! А теперь дай мне отворотное зелье! Я не хочу больше… — Страдать? Не могу…нет такого зелья. Вкусивший кровь истинной не избавится от нее никогда. Тоска и боль, как от ампутации с пожизненным кровоточащим струпом, вот вечный спутник того, кто останется в живых из истинных. Взвыл и ударил ведьму всем телом о стену. — Я тебя убью! — И вам будет больше не к кому прийти с вопросами…Заха предана Императору и не расскажет ни одну тайну. Я ушел ни с чем…я ушел с той самой тоской и смертельной болью, о которой она говорила.

Глава 11.2

Пришел. Не знаю зачем. К ней в подвал. Влекомый неведомой силой, влекомый каким-то адским гипнозом, который буквально вытягивал из меня все нервы. Я хотел ее увидеть. По-наркомански, дико, невыносимо хотел. Не смог удержаться. Посмотрю через решетку и даже не войду. Просто издалека. Спустился по ступенькам. Бесшумно, не издавая ни звука. Зная, как сейчас светятся в темноте мои глаза, как зверь дышит ею, как он идет на ее запах, не выдерживая больше разлуки. Истосковавшийся, больной и раненый предательством зверь, готовый наступить себе на горло только ради того, чтобы просто втянуть ее запах еще раз.

Хотел, чтоб не заметила… не вышло. Вскочила с кровати и бросилась к решетке, обхватывая ее пальцами. Молчит и смотрит. В глаза. И я барахтаюсь как утопленник на дне ее голубых океанов с камнем на шее весом в мою одержимость этой женщиной. Что я здесь делаю…я должен уйти, я должен бежать к чертовой матери отсюда. Найти новую фаворитку, сотни новых фавориток.

«Жалкий…какой же ты жалкий, ваше императорское, какой же ты презренный. Никаких новых фавориток, потому что ты с ними ничего не чувствуешь. Ты часами долбишься в их тела, ты рвешь их плоть и пьешь их кровь и уходишь голодный и бешеный в свое логово…»

Развернулся чтобы уйти и вдруг услыхал ее тихий, нежный голос.

— Вахид…не уходи…

Резкий поворот головы, и я сам не знаю, как стою у сетки, как стискиваю ее пальцы, сжимающие прутья решетки. Меня пронизывает током, острыми иглами и мне кажется я почти забыл каково это прикасаться к ее коже. И вздрагивать от звука голоса. И мне не верится, что я чувствую, как она умоляет, чувствую, как зовет меня, как манит к себе. Только мое имя, только тихая просьба и у меня в горле торчит камень, ком, который я не могу проглотить. И в моем имени, произнесенном ее губами… в нем нет предательства, нет нотки лжи, которую я ищу и не нахожу.

Между нами тишина и биение наших сердец, между нами тоскливый набат иссушающей жажды. И я слышу каждый удар ее сердца. Зверь слышит и пока он слышит монстр прячет когти и клыки, он бессилен перед зверем.

Развел в стороны прутья решетки и вошел в камеру одним шагом, дернул к себе за воротник робы, приподнимая и всматриваясь в ее бледное лицо, настолько красивое, что у меня дрожит каждый мускул, меня слепит от ее красоты и кажется, что она стала еще прекраснее. Я полетел в пропасть ее глаз. Полетел камнем, не расправляя крылья. И я не хочу останавливаться.