Волчья дикость
Шрифт:
Рванул корсаж до самого пояса, так что пуговицы выстрелили в разные стороны. Захрипел, увидев ее грудь, сжал двумя руками.
— Скажи…, - требовательно, наклоняясь к самым губам, но не целуя.
— Вахид…, - словно понимая, что я так хочу слышать.
Вцепился в ее рот голодным поцелуем, впился как голодный нищий, как задыхающийся без кислорода астматик, как свихнувшийся наркоман. Языком сплетаясь с ее языком, глотая тяжелое дыхание, продолжая сжимать грудь, мять ее, растирать ладонями.
— Скажиии…!
Мне кажется, что я слышу, как бьется мое собственное сердце, как оно выстреливает бешеными ударами
— Скажиии…, - требует-просит, и, мне кажется, сама себе не верю, что мы сейчас стоим здесь в объятиях друг друга и он касается моего тела. Вахид смотрит мне в лицо, он впивается взглядом в меня, он впитывается мне под кожу и это отчаяние между нами, эта необратимость, эта мимолетная одержимость-перемирие когда оба устали от войны, но она все равно разрывает взрывами наши тела и наши души. Мы враги… я его враг. Он ненавидит меня за то, чего я не совершала, он приговорил и казнил… и теперь с каким-то тоскливым голодом жмет меня к себе, ласкает грудь, впивается в мом губы.
— Зачем ты…зачем? — хрипло шепчет мне в рот и гладит тянет мои волосы, стискивает спину, заставляя выгнуться и подставить второй ладони грудь.
— Скучала по тебе…
— Убивал тебя!
— Скучала все равно…любила…руки твои, губы любила…
Сжимает волосы, тащит голову назад и вверх, заставляя стать на носочки.
— ЛюбиЛА?
— Люблю… — шепчу и ищу его губы. Сама набрасываюсь на них поцелуями укусами, поцелуями ударами. Если бы можно было убить целуя — мы бы были уже оба мертвыми. Выгибаюсь от касания пальцев к вытянувшемуся, отвердевшему соску, хватаясь обеими руками за его мягкие черные волосы и притягивая к себе.
— Пожалуйста…и ты люби. Сегодня. Прошу!
Мои дрожащие губы льнут к его колючим щекам, трогают лоб, глаза, скулы, виски, подбородок, шею. Я пожираю его, сама адски голодная. Как будто в последний раз.
Оттащил от себя, удерживая на вытянутой руке, чувствуя, как мое собственное тело дрожит, как меня пронизывает током, короткими жесткими ударами беспощадного электричества. Я снова чувствую сердце. Оно больше не дыра с кровавыми внутренностями, вывороченными наизнанку. Оно снова бьется, оно дергается, трепещет, сжимается и колотится о ребра. И от голодной боли сжимается все внутри. Как будто даже имя этой женщины отдается болью. Каждая буква — это рана лезвием по обнаженным нервным окончаниям. Я не могу дышать. Я гребаный инвалид которому нужна своя доза кислорода и хрена с два ему поможет обычный баллон с маской. Только она, только ее выдохи и вдохи, только ее стоны и мое имя ее голосом.
И даже если это ложь ее проклятое «соскучилась» я хочу, чтобы она сейчас мне лгала. Я бы убил ее не скажи она мне этого.
— Заткнись!
Подхватил под ягодицы, поднял и вжал в стену.
— Заткнись, Лана…ни слова!
Обхватила ногами мой торс, впилась тонкими пальцами в мои волосы, притягивая к себе. Ее глаза закатываются, и она тихо стонет. И я вместе с ней. Я не говорю о том, как скучал сам, не говорю о том, что без нее сгнивал живьем, о том, что мои кости жрали черви тоски и адской ломки. И это было ложью говорить себе,
Глава 12.1
Она впивается пальцами в мои волосы, сжимает мою голову, царапая ноготками, а я схватил ее и швырнул на матрас, падая сверху, стоная от ощущения ее тела под своим. Это прекрасное, такое желанное тело…от мягкости и нежности которого у меня сносит все планки. И сейчас я не хочу причинять боль…монстр спрятался где-то глубоко в своей адской черной норе, а мы с волком сплелись в единое целое и хотим свою самку, мы чувствуем ее запах и нас от него ведет так, что хочется взвыть. Вдоль позвоночника катятся капельки пота. И нет сил сдерживаться, нет сил скручивать свою волю в кулак и пытаться не поддаться этой страсти. И мне надо втянуть ее, надо впрыснуть ее в вены, как наркотик. Одним махом. Не растягивая удовольствие. Потому что я слишком голоден.
Задрал проклятую робу эскамы наверх, слыша ее стоны и не веря самому себе, что я их слышу. Дернул застежку на штанах, высвобождая член, скользя им по ее промежности с рыком от ощущения горячей влаги между лепестками.
Схватил за горло и вжал в матрас.
— Истосковался, тварь…как же я истосковался по тебе. Убить тебя надо…убить, суку.
— Убей, только не отпускай. Убивай и люби меня, Вахид!
Сдавил горло сильнее. Хотел сказать, чтоб не смела произносить мое имя и не смог, потому что оно мне нужно ее губами, ее голосом. Я хочу слышать свое имя когда ласкаю ее тело, хочу его слышать, когда войду в нее. Резко ввел в нее два пальца и взвыл ощущая тесноту и дрожащую влажность, укусил за подбородок, за горло, за скулы, накинулся на ее губы, пробивая в рот язык и сплетаясь с ее языком быстрыми толчками.
— Только ненавидеть могу, — шепчу ей в задыхающийся рот.
— Ненавидь, — отвечает и подается всем телом вперед, насаживаясь на мои пальцы. А я не могу остановиться, я трахаю ее пальцами, растираю клитор, снова трахаю, надавливая большим пальцем на пульсирующий, твердый узелок. Мне нужен ее оргазм. Я хочу его как феерический впрыск дозы. Ничто так не срывает тормоза как ее закатывающиеся глаза и широко открытый рот в крике наслаждения.
Трусь членом о ее бедро и рычу от нетерпения. Хочу войти под первую судорогу…чувствую как пробивается зверь, но сейчас не его пиршество. Только немного, позволяя пальцам удлиниться, чтобы заставить ее извиваться от удовольствия, пока не забилась подо мной, выгибаясь, сжимая ногами мою руку и громко выстанывая:
— Вахииид…
Рывком развел ноги в стороны, чувствуя как налился член, как он разбух на грани обращения. Губами по ее шее, вылизывая место укуса и вместе с яростным толчком каменной узловатой плоти, клыками в горло. Чтоб с первой каплей ее крови утихомирить волка и взорваться самой едкой похотью человека, который на грани почти зверь.
Когда он рвал мое тело…я не помню, чтобы рыдала. Я не помню, чтобы просила или молила. А сейчас я буквально тону в его зеленых светящихся безднах глаз, я погибаю в них и от любви к нему, от сумасшедшей страсти и удовольствия по моим щекам катятся слезы. Вокруг никого нет и время остановилось, а подвал стал райским садом…пусть называет сукой и тварью, но то, как его руки ласкают мое тело, а губы жадно целуют красноречивее любых слов. Мы вдвоем отравлены ядом. Он ядом чьей-то коварной и подлой лжи, а я ядом боли и отчаяния наказанной не за что жертвы, которую приговорили и которая держится и живет только потому, что любит своего палача до безумия.