Волчья хватка-3
Шрифт:
– Даже и не пытайся. Нет у тебя араксов, которым поймать его по силам. Пешего едва изловили, а верхового и вовсе не достать.
– Конокрад про араксов всё изведал! Всю подноготную знает! А ежели он – лазутчик от татар? Или, хуже того, фрязины заслали?
Ослаб передвинул посошки, будто уйти собирался, однако мотнул бородой в сторону братии. Сергий знак понял.
– Ну что таращитесь? Ступайте по местам, на послушание! – прикрикнул и подтолкнул Кудреватого. – А ты поди посмотри, вернёт ли коней…
Иноки и послушники
– В Засадном полку ему место, – заключил старец. – Да ныне рано ещё, не изготовился. Сам прибежит, когда ощутит силу исполинскую…
Игумен спросить что – то вознамерился, но вдруг прикрыл уста ладонью.
– Спрашивай, – позволил Ослаб. – Чего примолк?
– Да почудилось мне, – смутился тот. – Ты как-то по-отечески беседовал с конокрадом…
– Как же с отроками-то след беседовать? По-отечески и надобно…
Сергий к его уху склонился.
– Не прогневайся, старче… С добрым умыслом пытаю тебя. Уж не сродник ли тебе сей гоноша? Не кровными ли узами с ним повязан?
Старец ответить не успел, ибо в тот час же с вежевой рубленой башни послышался крик караульного:
– Пропавшие кобылицы бегут! Одна, другая!.. Матерь божья, откуда?!
Игумен сам взбежал на башню: из белёсой молочной пелены и впрямь показались пропавшие кони. Будто из иного мира являлись: вначале из туманной дымки ткались призрачные тени и лишь под лучами встающего солнца согревались и обретали естественную плоть…
Глава 2
Калик увязался за ними от кладбища, а чтоб не гнали, умышленно отставал шагов на полста, и когда Ражный останавливался, немедля шмыгал в кусты. Пришлось махнуть на него рукой и не обращать внимания.
– Вороны над рощеньем кружили, – вспомнила Дарья. – Могильный камень увезли… Всё очень плохо, Вячеслав. Разорили твою вотчину.
– Ничего, теперь мы всё поправим, – бодрился тот, однако испытывал сосущую пустоту в солнечном сплетении и противился желанию всё время озираться по сторонам.
Зима в родной стороне запаздывала, и если Вещерские леса тонули в снегах, то тут январь лишь чуть приморозил и припорошил землю, вода в открытой ещё реке с торосистыми заберегами отяжелела настолько, что замедлился или вовсе остановился её ток. В воздухе, в плоских росчерках графически отрисованных лесных окоёмов, во всём стылом пространстве ощущалось ожидание чего-то драматически обманчивого, призрачного, как мучительный, навязчивый сон.
На базе он снял котомку, повесил на воротный столб и встал, будто перед запретной зоной. Устроенный порядок пространства вотчины оказался разрушенным, чужие люди хозяйничали здесь, как им вздумается, причём бежали отсюда торопливо, оставив все двери нараспашку.
– Так и будем стоять? – поторопила Дарья.
Ражный взял её за руку и повлёк в гостиницу. Здесь тоже всюду бросались в глаза следы, оставленные незваными гостями: взломанные замки
– Восстановим, – сам себя попытался убедить Ражный. – Хорошо, не сожгли ничего!
В нетопленом просторном помещении было холодно и неуютно, даже в номере для вип-клиентов. Поэтому он привёл Дарью в зал трофеев, усадил в кресло, укрыл сорванной со стены медвежьей шкурой и растопил камин.
– Побудь пока здесь, – подкатил кресло к огню. – Я скоро. Только с боярином побеседую…
– Знаешь, я тебе так благодарна! – вдруг восхищённо призналась она, глядя на разгорающееся пламя. – Мне стало тепло! И вправду почувствовала: наконец-то я – дома! Душа согревается…
– Погоди, – вдохновился Ражный. – Спроважу Пересвета, вычищу баню от скверны… как у тебя вычистил, и поведу смывать дорожную пыль.
– Мне и так хорошо, – по-кошачьи жмурясь, проговорила волчица. – От тебя исходит обволакивающая шелковистая пелена радости и тепла.
– Если немного подождёшь, будет жарко, – пообещал он, прислушиваясь к шагам в коридоре. – Помнишь, как мы парились с тобой в Сиром урочище?
– Никогда не забуду…
Договорить ей не дал калик, нарисовавшийся в дверном сводчатом проёме. Прислонился к притолоке и чему-то хитровато улыбался, стервец.
Ражный и отгонять его не стал.
– Будешь подбрасывать дрова, – приказал он. – Чего встал? Принеси охапку! Да ольховые бери, царские.
– Вот сразу видно – вотчинник! – с сарказмом похвалил калик, шаркая грязными кирзовыми сапогами по ковровой дорожке. – Всё у него есть: звериные шкуры, камин и даже царские дрова…
Когда он удалился, Вячеслав склонился и целомудренно поцеловал Дарью в лоб.
– Можешь даже подремать… Я скоро!
– Наклонись, – попросила она. – И поцелуй меня.
Ражный узрел её желание. Целовать в губы невесту, в том числе избранную и названую, можно было лишь в момент завершения Пира Радости. Это был древнейший и мудрый обычай, миг воссоединения двух начал, мужского и женского, по преданию, исполина и поленицы, когда они сливались в одно целое. Это было таинством брачных уз, когда узы или уста впервые смыкались, раз и навсегда.
Он склонился и поцеловал, но коротко, мимолётно, ибо волчица сама высвободила отвердевшие губы.
И в тот же миг взвился нетопырём.
– Ну, всё, иди! – улыбаясь, толкнула в грудь. – Боярин ждать не любит.
Напоминание о боярине вмиг приземлило его.
– Он лишил моего отца судьбы аракса, – проговорил Ражный, ощущая земное притяжение. – Искалечил руку…
Голос Дарьи вдруг стал низким и каким-то властным, как и мгновение назад – уста.
– Забудь о мести. Помни, ты вернулся из Сирого не для того, чтобы посчитаться с Пересветом.