Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)
Шрифт:
Так же, как и у всех обитателей Сирого Урочища, у них не было имен…
Сирый привел Ражного на бугор, напоминающий курган, обрамленный по подножию старыми соснами, остановился на середине поляны и беспомощно огляделся:
– Во дела! Обычно в это время на своем ристалище сидит!
– Это что, ристалище? – спросил Ражный.
– Такое ристалище, – злорадно захохотал калик, – каких ты сроду не видывал! Покатаешь земельку лопатками… – Он походил взад-вперед, обошел курган по опушке, вздохнул разочарованно: – Да, времена настали!..
Он оставил Ражного, а сам побежал в сторону высокого и густого бора, желтеющего в закатном солнце. В какой-то момент, хорошо видимый, он вдруг исчез, и там, где был в последний миг, осталось зеленовато-багровое пятно, похожее на очертания человека, которое впоследствии постепенно истаяло.
Вообще пространство здесь было странным: без ветра воздух колебался, отчего деревья слегка изламывались, как в горячем мареве, и создавалось ощущение призрачности окружающего мира. Поначалу Ражный думал, что это от температуры, поднимающейся из-за необработанной раны на предплечье, и пытался сморгнуть поволоку с глаз, однако марево лишь усиливалось по мере того, как они приближались к этому бугру.
Отсутствовал сирый около четверти часа и вернулся несколько обескураженным:
– Так и знал! Мой бренка принял еще одного бедолагу и теперь отдыхает. Про Калюжного слыхал?
Вольный засадник с таким именем, аракс казачьего рода, был известен, пожалуй, каждому поединщику, поскольку три года назад, вне всяких правил, дерзко вызвал на ристалище Пересвета, чтоб отнять у него боярскую шапку. Боярин мог бы отказаться и, мало того, лишить аракса поединков на несколько лет, однако принял вызов. Их схватка была зримой, длилась около двух суток, и двухметровый, богатырского роста Калюжный был побежден Воропаем в сече, после чего боярин еще прочнее закрепил за собой титул.
– Теперь Калюжный будет твоим соседом слева, – с неким удовольствием сообщил калик и показал рукой: – Километрах в пяти отсюда берлогу копает. Уже по пояс зарылся… А справа у тебя Вяхирь поселился, месяц назад привел… Да ты его не знаешь, не гадай. Он из белорусского урочища. И молодой еще бульбаш, всего-то седьмой десяток разменял…
– Это хорошо, – отозвался Ражный.
– Чего хорошего-то?
– А что Калюжный сосед. Приятно…
– Пересвет обиду затаил на него, вот и упек… А на что обижаться? И хрен бы с ним, но Ослаб каков? Им крутят, как хотят. Духовный предводитель…
– Не верю тебе, сирый.
– Твое дело, – отмахнулся калик. – Что будем делать?
– Смотри сам, – безразлично обронил Ражный.
– Может, пойдем поищем другого бренку? Часов семь ходу, а то и больше…
– Как хочешь.
– А вдруг и тот кого-нибудь принимает? Или вовсе ушел? Столько дней солнца нет, старцы квелые стали. Тебе-то все равно к которому?
– Все равно…
– И кушать очень хочется! – посожалел калик. – Если еще столько топать, кишки ссохнутся, как у бренки. Ты-то как?
Сирые были вечно голодными и отличались сумасшедшим аппетитом.
– Я не хочу, – сказал Ражный, хотя
– Ну да, приговоренные, они терпеливые, им не до жрачки. А я-то на службе!
– Ешь…
Калик торопливо сбросил вещмешок, рассупонил его, выхватил горбушку хлеба и стеклянную баночку с остатками меда.
– Эх, хмельного бы, – вздохнул. – Сейчас пару глотков, и был бы Ташкент… Нам положено потреблять от усталости и для сугрева. Для нас хмельное – это пища. – Он примерился к краюхе, благоговейно откусил и замер с набитым ртом. Потом выплюнул на ладонь кус и попросил: – Слушай, слушай! Ты же охотник! У тебя слух должен быть!..
– Что слушать-то?
– Будто шаги… Идет кто-то! Во!.. Вроде ветка треснула! Неужто Сыч?
– Никого нет, – наугад сказал Ражный. – Это тебе мерещится.
– Звук слышишь? Кто-то воет…
Иногда Ражному чудился какой-то звук, похожий на плач, возникающий то в одной стороне, то в другой, но, скорее, это кричала птица, а не зверь или человек.
– А что, Сыч воет?
– Вроде нет, но говорят, кричит, как птица. Это, кажется, волк воет. Уж я-то их послушал и повидал!.. Но опять же, в Вещерских лесах этих хищников никогда не бывало… – Калик вдруг про пищу забыл. – Слушай, Ражный! Тот зверюга, которого на тебя спустили… сдох?
– Не знаю…
– Жалко, если сдох, – загоревал калик. – Выходит, старец и волка засудил. А он – ты погляди! Харакири себе сделал!.. Может, у него совесть проснулась?
Сразу же после Судной схватки Ражный настиг уползающего Молчуна, скрутил, сострунил его, зашил брюхо берестяным кетгутом, опалил огнем раны ему и себе и сел рядом: с собой в Сирое волка не взять, а развязать путы и оставить здесь – разорвет швы и сдохнет. В это время к нему и подъехал отец Николай, вотчинник Вятскополянского Урочища, бывший зрящим на Судном поединке. Он молча присел с другой стороны, потрепал холку зверя.
– Возьми его, Голован, – попросил Ражный. – Это же мой дар, помнишь?..
– Как взять, если он сам к тебе вернулся? – вздохнул тот. – Грешным делом подумал, ты сманил его… Прости уж.
– Увези к себе в вотчину, теперь приживется…
– Скажи мне, Ражный… Это что? Пробуждение разума? Зарождение души?
– Тебе лучше знать, ты священник…
– У людей проявляются звериные чувства, у зверей – человеческие… Чудны твои дела, Господи.
Голован взял волка на руки.
– Ты его пока не развязывай, – предупредил Ражный, – чтоб швы не порвал. Кишечник у него целый, так что можешь кормить.
– Во второй раз принимаю дар, и опять раненого. Теперь он и стреляный, и битый, и рваный…
– И слепой…
– А совесть не потерял. – Вотчинник понес Молчуна к машине. – Если опять вернется, я не в обиде!
– Теперь ему возвращаться некуда…
Пуще огня и смерти волки боялись Вещерского леса, ибо по своей вольной, независимой природе они могли быть серыми, но не сирыми и убогими. На самом деле тонко чувствующих и осторожных хищников отпугивала источаемая верижниками энергия, и считалось, что если волки пришли в Урочище, значит, там нет ни одного буйного аракса.