Волчья Лапа

Вяли Хейно

— За этой стеной растут прекрасные цветы, — сообщил Мейнхард.

Малыши с опаской поглядели на каменную ограду. Она казалась высокой и непреодолимой, и в их глазах блеснула слабая искорка облегчения.

Но для Мейнхарда не существовало непреодолимых заборов и оград. Мати не пришлось даже подставлять ему спину. Мейнхард уже лежал животом на верхе стены, небрежно свесив одну ногу, и, очевидно, любовался видом, который открывался ему по ту сторону ограды.

— Давай подсади их, — сказал он наконец Мати.

Малыши заупрямились, и Атс даже попытался

дать деру. Но дело решили корзинки. Мати просто вырвал их у малышей и перекинул через ограду. И оба мятежника мгновенно смирились.

Вскоре все четверо сидели на сглаженном цементном верху стены и глядели вниз. Двое изучающе, двое со страхом. Затем Мейнхард соскользнул со стены вниз и через две-три секунды уже стоял в кустах малины.

— Давай, спускай их! — велел он брату.

— Не хнычьте! — подбодрил малышей Мати. Они плакали, судорожно цеплялись за стену и за того, кто спускал их, и даже не заметили, как оказались внизу. Только кончики пальцев, поцарапанные о камни ограды, больно горели. Но в этом были виноваты они сами, и только они.

Густые кусты малины поднимались выше их головы. Юло и Атс нашли свои корзинки и вместе с корзинками обрели чуточку смелости.

— Пошли! — сказал Мейнхард. Они миновали малинник и оказались на краю открытых грядок.

На грядках росли рядами цветы. Пересчитать их было невозможно. И каких только цветов тут не было!

— Видите, вот этих вы нарвете! — приказал им Мати. — Это анютины глазки. Но вы не срывайте цветы, а выдергивайте вместе с корнями. Тогда можно будет дома снова посадить их. Они цветут до осени. Ясно?

— Но… разве можно?

— Я всегда ношу своей матери цветы отсюда!

Если так, то у Юло больше вопросов не было.

— Нарвите оба полные корзинки, — поучал Мейнхард. — А потом можете поесть клубники. Клубника тут крупная, как сливы. Она там растет, видите, возле другой стены. Но сперва цветы. Начинайте!

— А вы куда? — встревожился Юло, когда констеблевы сыновья отступили за кусты малины.

— Подождем вас на стене, потом поможем перелезть, — успокоил его Мейнхард. — Бояться нечего, мы будем видны отсюда.

Мейнхард и Мати действительно взобрались на стену и улеглись там, голова к голове, как два больших ленивых кота. Юло и Атс, то и дело поднимая глаза, могли их видеть. Уверенность, которую придает столь явная верность слову, трудно, да, пожалуй, и невозможно переоценить.

На нагревшейся стене солнце жарило спины и головы сыновей констебля. Лежать здесь было адской мукой. Но Мейнхарду, казалось, все нипочем. Он не отрываясь следил за мальчуганами на цветочной грядке.

— А что же дальше? — наконец не выдержал Мати.

Мейнхард лишь сплюнул сквозь зубы. В этом и заключался его ответ.

Юло и Атс давно позабыли о тревоге и опасностях, которые владели ими в начале этого необычного приключения.

Анютины глазки — одни ярко-желтые, как бабочки, другие буро-красные, как бархатная обивка стульев госпожи Сикк, третьи пестрые, с причудливым сочетанием красок, были самыми красивыми цветами, какие только они когда-либо видели. Они легко выходили с корнями из земли, чтобы до осени цвести на радость маме под низким окном. Мальчишки выбирали самые яркие и красивые цветы, и, хотя большие корзинки для сбора картофеля были уже доверху полны, туда — если немножко утрамбовать — могло поместиться еще. Но вот уже действительно больше не помещалось.

Они дружно взглянули на стену. Сыновья констебля лежали там по-прежнему. Мальчуганы оставили корзинки у грядок и сделали то, что на их месте сделал бы любой пяти-шестилетний мальчуган — отправились в клубнику. Клубника здесь действительно была крупная, как сливы, и грядкам не видно было конца.

Мейнхард на стене усмехнулся впервые за все время сегодняшнего предприятия. А Мати сказал:

— Ну и дураки мы. Других запускаем в клубнику, а сами только глядим, аж слюнки текут.

Мейнхард соскользнул со стены, но не в сад, а с другой стороны, на дорожку.

— Давай поживее! — сказал он брату. И бросился бежать со всех ног. И это в такую жару, когда даже лежать неподвижно было не простым делом! Смысл спешки и вообще всего предприятия Мати начал понимать лишь тогда, когда оба они уже стояли перед дверью господина Маази и Мейнхард торопливо постучал.

Господин Маази больше всего на свете ненавидел мальчишек и воробьев. Да и как может быть иначе, если у тебя сад, а в саду сто две яблони, сорок восемь груш, полсотни вишен. И еще сливы, крыжовник, смородина, малина — так много, что трудно вести учет. В придачу ко всему клубника и тому подобное.

Стук в дверь раньше времени нарушил послеобеденный сон господина Маази. Плохим было и начало этого сна. Засыпая, господин Маази бранился с господином богом. И действительно, где его всевидящий глаз?! Целых три недели июня в небе ни намека на тучи! Разве господин Маази задолжал церковные сборы или не опустил сент в кружку церковного старосты, что милосердный господин теперь отворачивает взор свой от жилья и виноградников господина Маази? Разве не видит он, всевидящий и всемогущий бог, как засуха, словно огонь, сжигает все в саду, как каждый вечер и каждое утро целая армия наемных помощников поливает сад господина Маази из лейки? Уж не думает ли милосердный господь платить этому стаду лодырей из своего кармана?

Так господин Маази ворчал на своего бога, не надеясь, что за все это он получит хоть какую-нибудь награду. Но, очевидно, всемогущий все-таки услышал неуважительные заявления господина Маази и разгневался. Иначе за что же еще господь бог во время сна господина Маази наказал его противными сновидениями?!

Зная все это, можно себе представить, в каком настроении открыл дверь господин Маази.

— Здравствуйте! — сказали сыновья констебля.

— И что этим еще надо? — ответил господин Маази.