Волчья Радуга
Шрифт:
Однажды, холодным весенним утром Грэм вышла па балкон. В чистой синеве летела лебединая стая, соскучившаяся по родным местам. Грэм плакала, не замечая, что ледяной ветер обжигает ее лицо. И вдруг сквозь слезы она увидела богатую карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. Карета приближалась к их замку. Грэм, остававшаяся за хозяйку, побежала вниз навстречу гостям и с порога увидела, как ее отец подает руку выходящей даме. Незнакомка ступила на булыжник двора и с любопытством огляделась. На ней было роскошное белое платье, отделанное мехом горностая; пепельные волосы покрывала расшитая жемчугом сетка. Женщина была ослепительно красива, но что-то
— Это ваша дочь, барон? — спросила гостья, поднося лорнет к глазам. — Очень, очень мила. Но такая дикарка! Почему она не подойдет поприветствовать нас?
— Что с тобой, Грэм? — недовольно окликнул барон застывшую на пороге девушку. — Подойди, поздоровайся. Это Элсеи ниф Хольсет. Точнее, с сегодняшнего утра — ниф Зайт. Моя жена. И для меня очень важно, чтобы вы подружились и полюбили друг друга.
Как во сне, ни жива ни мертва, Грэм подошла к Элсен и почтительно присела, опустив голову. Холодные губы коснулись ее лба.
— Конечно, мы подружимся, — промурлыкал мелодичный голос. — Я и не думала, что у барона ниф Зайта такая взрослая и такая красивая дочь.
Так у Грэм появилась мачеха. Красавица Элсен была вдовой барона ниф Хольсета и первой фрейлиной при дворе королевы Морэф. Светская жизнь снова вернулась в замок ниф Зайтов, но теперь вокруг стола в обеденной зале собирались совсем другие гости. И веселье тоже стало другим. Грэм с ужасом видела, как они бросали охотничьим псам кости прямо на паркет и заливали вином скатерть, вышитую руками Бертан. Они горланили пьяными голосами песни и щипали испуганных служанок. Но не это пугало девушку больше всего. Порой к отцу являлись совсем странные посетители. И по осанке, и по одежде это были знатные гости. Они запирались с отцом и Элсен в кабинете, подолгу что-то обсуждая. А когда Грэм встретилась взглядом с одним из них, то заметила, что зрачки у него вертикальные — как у кошки или змеи.
Она в слезах бросилась к отцу, делясь с ним своими страхами.
— Я не знал, что моя дочь так глупа, — холодно бросил барон. — Вся в мать — такая же трусиха. Вот Элсен…
Оскорбления памяти Бертан Грэм выдержать не могла. Она разрыдалась, упрекая отца в предательстве. На шум явилась Элсен.
— Ваша дочь дурно воспитана, барон, — сморщила она нос. — Это потому, что в доме не было твердой женской руки. Отныне я сама займусь ее воспитанием.
Грэм поселили в запущенном крыле замка. Ей не разрешали видеться с отцом, лишили нарядов и драгоценностей. Слуги, сбивавшиеся с ног, чтобы угодить поной хозяйке, боялись выполнять просьбы опальной падчерицы.
Однажды Элсен велела девушке явиться к ней. Сердце Грэм обливалось кровью — она пришла в покои своей матери… Но новая баронесса ниф Зайт все переделала по-своему, чтобы не осталось и духа прежней хозяйки замка. Кроме Элсен, Грэм увидела в покоях толстого обрюзгшего старика в неряшливом платье. Он то и дело вытирал лоб и красный мясистый мое огромным носовым платком.
— Знакомься, Грэм, — сказала мачеха приторно ласковым тоном. — Это мой кузен Олафт. Он просит твоей руки, и твой отец согласился. Свадьба назначена на следующий понедельник.
Олафт отвратительно улыбнулся, показав нечищеные зубы, и шепнул что-то Элсен на ухо.
С громким плачем Грэм бросилась прочь. Она пыталась искать защиты у отца, но тот даже не захотел иидеть свою дочь. По приказу Элсен слуги едва не за косы притащили Грэм в ее комнату и заперли там. Потом явилась Элсен, держа в руке, затянутой в тугую перчатку, плетку для усмирения
В понедельник, никчемная, ты станешь женой Олафта, — сказала Элсен сквозь зубы, поигрывая плетью. — И плохо тебе придется, если я пожалуюсь отцу на твое непослушание. Запомни: в этом замке ничего твоего нет. Твой отец подписал новые бумаги о наследстве, в которых оставил все мне, своей жене. Если не хочешь стать судомойкой или побирушкой, ты выйдешь замуж за моего кузена. Он хоть и скряга, но не даст тебе умереть с голоду.
Элсен ушла, заперев дверь на засов. Грэм была в отчаянии. Но дочь барона ниф Зайта не стала тратить время на пустые слезы. Она связала из простыней веревку и ночью вылезла из окна. Кто знает, что случилось бы с ней, одинокой, в столь смутное время, на пустынных дорогах. Но на свое счастье она встретила бродячих артистов, заменивших ей дом и семью. Они отогрели разбитое сердце юной беглянки, а Грэм привязалась к ним, как к родным. Точнее, их-то она и считала своими настоящими родителями, навсегда отрекшись от имени ниф Зайт…
— Твои друзья должны знать, что я дочь ниф Зайта, — сказала Грэм, заканчивая рассказ. — Я не имею права вас обманывать. Увы! Такое родство может принести больше вреда, чем пользы. Но я постараюсь не навлекать на вас гнев… барона.
Глава 18
СКАЗКИ ЧУЖОГО ЛЕСА
Сумрачные ельники Аушмедлана сменились приветливыми, золотыми и багряными дубравами и рощами Венсида. В этих краях росло много рябины; птицы еще не обклевали всех ягод, и они коралловыми россыпями висели на облетевших ветвях. И ночные холода еще не выстудили землю, поэтому в лесу росло много грибов. Катя ощутила охотничий азарт и решила насобирать к обеду целый мешок этой благодати.
Старясь не терять из виду место стоянки, девушка кружила от кочки к кочке, и в ее торбу перекочевывали старые, но крепкие боровики-переростки и молодые черноголовики с темными шляпками… А еще вдоль болот росли кусты голубики, медовая морошка, терпкая брусника, розоватая, недозрелая клюква — Катя никогда не видела таких крупных и красивых ягод. Их она целыми пригоршнями складывала в другой мешок, рассчитывая сварить компот.
Увлеченная сбором лесных даров, девушка не сразу заметила какое-то движение на краю оврага. Она приготовилась уже звать на помощь, но потом поняла, что это Яно. Он сидел в странной позе, скрючившись, и общипывал какую-то траву. Сорванные листья он растирал в ладонях и эту кашицу отправлял в рот.
— Ты что, заболел? — Катя быстро подошла к нему, бросив свои мешки, пощупала оборотню лоб и отдернула руку: лоб был ледяной, покрытый холодной испариной.
— Сейчас пройдет, — проговорил Яно. — У меня бывает… Перед полнолунием… Страшно ломит все тело. Якофий научил меня есть вот эту траву — она называется волчий корень.
Он замолчал, закрыв глаза и плотнее притянув колени к груди. Он прижимался к земле, словно больной зверь, привыкший в моменты слабости прятаться от чужих глаз. Катя помнила все свои размышления: нельзя его жалеть, ему потом — когда он снова останется один — будет только хуже. Рассуждения были благие, разумные, правильные, да только это не имело никакого значения: Катя теперь решала сердцем… Руки ее протянулись, чтобы погладить светловолосую голову, прижать ее к груди; губы шептали быстрые, бессвязные слова: