Волчья шкура
Шрифт:
Настала ночь. Последняя ночь в этой темной истории, последняя перед тем, как вокруг небольшой деревни вновь сомкнется кольцо из земледелия и скотоводства. Размеренные шаги хлюпают на вязких дорогах. Вооруженные мужчины несут караул вкруг своей деревни. Их карабины еще взблескивают в слабом свечении запада, где небо чадит, как мокрая дранковая крыша, охваченная огнем. Но и это прошло, наступила тишина, из хлевов и конюшен стало слышно шуршание соломы. Фердинанд Циттер отпускает домой фрейлейн Ирму и закрывает свой салон, через пятнадцать минут войдет в силу запрещение выходить на улицу. Последним клиентом у него был Карл Малетта, который на этот раз велел не только подстричь, но и побрить себя. Вот тут-то и произошло непонятное.
Парикмахер с протокольной точностью рассказывает:
— Я уже не раз брил покойников, но живого покойника — никогда. И даже не подозревал, что
Итак, сначала я его подстриг, при этом мы беседовали об Откровении; покончив со стрижкой, я позвал Ирму, чтобы она намылила ему лицо. Она пришла и, конечно же, стала тихонько хихикать, а я правил бритву и посматривал, как она работает все время ухмыляясь. Ирма, странным образом, ничего не заподозрила и потом говорила, что, если от него и пахло плохо, то, наверно, это все еще был запах навозной жижи. Она намылила его, и он откинул голову, а я сзади склонился над ним, но едва я дотронулся до него бритвой, как почувствовал, что моей рукой водит дух. Это чувство походило на судорогу, которая началась от локтя и свела мне пальцы; но смею вас уверить, это было не вомне, а внеменя. Казалось, чужая воля пытается действовать моей бритвой! Особенно, когда я брил ему сонную артерию. Я противился изо всех сил: молился. И мне удалось благополучно его добрить. Но побуждение перерезать ему шею было настолько сильно, что, когда он встал с кресла, я был весь в поту и совершенно обессилен. Вот тут-то и произошло самое непонятное! — сказал он и протер свои очки. — Клиент расплатился, я помог ему надеть пальто, открыл перед ним дверь, пожелал ему всего хорошего, и он мне тоже. Но в ту самую секунду, когда он вышел на улицу, до меня донесся странный звук. Я закрыл дверь и огляделся, хотел узнать, что же это такое было. Вдруг вижу: на полу лежит бритва, которой я сейчас работал. Но это еще не все! — Он снова надел очки. И проговорил: — Лезвие в длину раскололось надвое!
Это произошло в семнадцать часов, а в семнадцать сорок пять он закрыл свое заведение, поскольку в восемнадцать вступал в действие запрет выходить из домов. И в этот самый час матрос уже держал в руке оружие.
Итак, он всем поступился, но зато теперь владел оружием — тяжелым, холодным, синим как ночь. Владел стальной смертью, которая за все его вознаградит. Он не раздумывал, где его искать, а сразу же принялся, в мерцающем свете фонаря, рыть землю под третьей балкой, той самой, на которой повесился его отец, иными словами, на том же месте, где недавно у него в руках на куски разлетелась ваза, и вскоре натолкнулся на тщательно спрятанное сокровище, вынул его из могилы, освободил от заляпанного глиной полотняного покрова. Сухие глиняные крошки посыпались наземь, упало и несколько патронов. Матрос сжал в руке блестевшее синевой ночи сокровище и направил на него свет фонаря.
Это был карабин. И, видимо, вполне исправный. Он ведь хранился согласно предписаниям воинского устава! Лишь в нескольких местах на нем проступала ржавчина. Молодец старик! — подумал матрос. — Эта штука получше веревки. Эта скорее прикончит, да и выглядеть оно будет лучше. Глупость, содеянная отцом, пришла на помощь сыну.
Он задул огарок в фонаре и, взяв карабин, вернулся в дом. Осторожно положил его на стол и окинул задумчивым взглядом — он знал, что смерть смотрит на него из отверстия ствола. Он думал: око за око! Зуб за зуб! Она уже подстерегает меня! И выскочит из этого маленького отверстия! Шесть жертв, и только пять убийц! А кара настигла лишь четверых. Но так как я вскрыл завещание и вступил в права наследования, то за пятого приму кару я, а шестой пусть взывает к ландтагу! Он поднял тряпку, валявшуюся на полу, и стал счищать смазку с затвора. Он думал: это делается быстро, и больно мне не будет! А на спусковой крючок я нажму кочергой.
В этот самый час Малетта лег спать, так как подумал: завтра мне вставать спозаранку, а перед дорогой надо выспаться. И проглотил единственную таблетку снотворного, что у него оставалась. Чемоданы были уложены, все приготовлено, и будильник поставлен на четыре часа. Когда он потушил лампу на ночном столике, по стенам пробежал отсвет огня. Но стены были голые и белые, а комната выглядела устрашающе огромной, так как перед отъездом он сорвал со стен все фотографии и одну за одной спалил в печке. Последняя ночь в Тиши, думал он. Может быть, последняя ночь в постели. Где я буду спать завтра, я не знаю. Но сегодня я еще у себя и даже в тепле.
Он следил за огненной птицей,
— Отче наш, на небесех! Да святится имя твое! Ты благословенна в женах и благословен плод чрева твоего… (Тут что-то не так.) Пресвятая дева Мария, матерь божия! Помолись за нас, бедных грешников! Теперь и в час нашей кончины! Аминь.
Он повернулся на бок. С самого детства не читал он молитв. И конечно, не помнил их, отчего бормотал все вперемешку. Чувствуя, как сон медленно овладевает им (как жужжащее облако сна уносит его), он, голосом уже едва слышным, шептал в стену:
— Господи, спаси меня и помилуй! Господи, отпусти мне мои прегрешения.
15
Итак, он заснул. Потому что принятое снотворное, упакованные чемоданы возле кровати и, не в последнюю очередь, детская молитва на сон грядущий, все это — а возможно и господь бог, к которому он взывал и который впоследствии от него отступился, — еще могло спасти его, уберечь от власти мрака. Учительница — она тоже рано легла спать — говорит, что слышала за стеной его ровное дыхание, и этот звук, в сочетании с журналом, который она читала, постепенно ее убаюкал. Сюда еще надо добавить тихое монотонное завывание в печной трубе, чеканный шаг постовых на улице и, наконец, руки — левая под щекой, правая между колен. Она уверяет, что не боялась; письмо — слухи о нем уже докатились и до нее — она с самого начала не принимала всерьез, и потому спала так же сладко, как обычно. А Карл Малетта? Одно установлено: он тоже спал. Готовый к отъезду, он спал в предвкушении утра, первого петуха, свистка локомотива и тряской телеги, что должна была доставить его на станцию.
— Но незадолго до двенадцати (это я знаю точно, так как сразу же взглянула на часы), — говорит фрейлейн Якоби, — он вдруг издал ужасающий крик, и этот крик тотчас же меня разбудил.
Она зажгла свет, встала и прислушалась. За стеной Малетта бегал по комнате. Потом опрометью бросился вниз и стремительно выскочил из дому. Немного погодя она тоже вышла из комнаты (не из любопытства, а потому что вдруг почуяла недоброе) и увидела, что все двери, и входная тоже, стоят настежь, и тут же услыхала страшный вой, который, однако, приписала сквозному ветру, что дул ей навстречу из темных сеней. Таков был злой рок Малетты: когда он действительно заснул, то есть вышел из своего трупа (так из обманчивого комнатного тепла выходят навстречу реальному холоду и ветру), уже ни молитвы, ни чемоданы, ни снотворное — во всяком случае, мы так полагаем — не могли его защитить, ибо за порогом, если бог отступился от тебя, такие средства теряют силу, и бегство в забытье, бегство от мук сознания, кончается в безысходности, то есть во сне.
Займемся теперь умозрительными рассуждениями. Подумаем о том, что могло ему присниться. Последуем за ним в непроглядный мрак, которым покрыт его конец.
Место действия: его мансарда в доме Зуппанов. Правда, она на себя не похожа, но он знает: это она. И деревня за окном тоже другая, но он знает, что это Тиши. Он лежит в своей постели и видит в окно, громадное как витрина, деревню и окрестности под недвижной шиферной кровлей неба, освещенные как при светопреставлении. Вдруг он понимает: в деревню входит волк. Никто ничего на сказал, но он знает: это так. Все ждут волка, деревня застыла в белесых сумерках. Однако Герта Биндер пришла к нему в гости (ядреная черноволосая мясникова дочка), раздевшись, она ложится в постель и прижимается к нему, сверкая ослепительно голубыми огоньками глаз фрейлейн Якоби. В руке у нее огромный нож мясника.
— Сейчас нарежем колбасу! — говорит она. Затем приподнимает одеяло и обнаруживает там чучело волка.
— Он кусается? — спрашивает Малетта.
— Он набит женскими волосами, — отвечает Герта.
Малетта тычет в него пальцем, волк лопается как мыльный пузырь, и слизь течет в постель.
Малетта в восторге. Он прижимается к Герте, обнимает ее, хочет поцеловать, но она вдруг вся сморщивается, словно бы усыхает, и на глазах превращается в старуху Зуппан. Он вскакивает с постели. Тело его выгибается, надувается как парус, словно ураганный ветер налетел на палатку и поднял ее в воздух. Потом он стоит у окна и смотрит вниз на улицу. Там собралось множество людей, все взволнованно указывают на маленький зеленый предмет, проворно семенящий им навстречу. Это пропавшая шляпа Малетты. Она семенит на сотне крошечных ножек. Люди поднимают крышку канализационного люка, и шляпа исчезает в нем. Малетта облегченно вздыхает. Очень уж неприятная была ситуация. Он оглядывается, так как слышит за спиной голос Герты Биндер.