Волчья шкура
Шрифт:
— Стоп! Я возьму его с собой. — Матрос сунул письмо в карман и сказал: — А теперь я прошу вас пойти со мной к дому егеря. Одно дело, видите ли, осталось незаконченным, а поскольку еще неизвестно, заслужил ли я свою жизнь — сказать по правде, мне дороже чистая совесть, — то я и ставлю жизнь на карту.
Хабихт (прищурясь):
— Вы же прекрасно знаете, что я не желаю больше слышать об этом деле.
Матрос:
— Да, знаю. Но если вы накроете его с поличным?..
Хабихт в задумчивости
А тот:
— Я, правда, не знаю, о чем речь, но что касается меня…
А матрос (вставая):
— В таком случае, пошли!
Теперь вокруг них черная решетка леса, и шаги по мягкой почве почти неслышны, а слева утренняя заря заглядывает в тюрьму, в которой себя утверждала ночь.
Значит, ты хочешь пожертвовать собой. Смотри, тебе виднее. А может, за это дело стоит принести себя в жертву?
Люди получше тебя жертвовали собой за менее важные дела.
Да, да! Во имя победы своей футбольной команды, например.
Брось чушь городить! Мне не до шуток.
Да, я знаю. Ты думаешь о смерти, так умри же!
Я убил человека. На моей совести его смерть.
И сейчас ты словно заново родился. Верно?
(Во всей округе закукарекали петухи, их пронзительный боевой клич распорол тишину).
Да, верно. Но это-то и страшит меня! Я не чувствую раскаяния, даже печали не чувствую.
Да и что удивительного! Всего только стряхнуть с себя свою бренную оболочку и в то же время спасти мертвеца для вечной жизни!
Он мне сказал, что я его утраченное, его лучшее «я», то «я», которым он всегда мечтал стать.
Вот и все, бери-ка свои чемоданы и отправляйся на станцию!
Нет. Сначала Хабергейер! Сначала суд господень.
Суд господень не так уж важен тебе. Тебя в первую очередь злит борода поддельного бога…
Они повернули к западу; утренняя заря теперь смотрела им в спину. Слева в овраге журчал ручей, а со склада лесопильни там, внизу, прямо на них несся запах только что напиленных досок.
— Сейчас я пойду вперед, — сказал матрос, — а вы, будьте так добры, спрячьтесь за забором и, если через двадцать минут я не вернусь, входите в дом посмотреть, что там происходит.
— Он, надо думать, еще не вернулся, — сказал Хабихт.
— Сейчас это выяснится, — ответил матрос. Он уже собрался было обогнать обоих, но Хабихт вдруг энергично потянул его за рукав и сказал:
— Не делайте глупостей!
А матрос:
— Вы за меня боитесь? Вы же хотели меня убить.
А Хабихт (шепотом):
— Вчера. Да. Из-за того, что вы меня обругали. Но вы недавно спасли мне жизнь.
Матрос удивленно посмотрел на него.
— И еще одно! — прошептал Хабихт, держа его за рукав. — Куда вы забросили
Малютка Анни! — подумал матрос. — Она уже не застанет меня сегодня, когда принесет молоко.
— Это карабин, он валяется где-то на склоне, — сказал матрос. Потом высвободил руку.
— Сплошные спасители! — добавил он, — Один спасает жизнь другому! Да, да! И один другому ее отравляет. — Он догнал того, в прорезиненном плаще:
— Когда я снова выйду из дому, — как бы между прочим сказал он, — пожалуйста, не попадайтесь мне сразу на глаза! Подождите, покуда я пройду мимо сарая и опять окажусь в лесу.
Он на мгновение почувствовал запах прорезиненного плаща, увидел глаза, устремленные на него из темноты, и понял: это мартовские небеса над бушующим морем: глаза ангела, сопутствующие моряку.
Светало. Рельефнее становились предметы. Небо, снизу подсвеченное красным, походило на вмятую, погнутую свинцовую пластину. Матрос прошел мимо хозяйственных построек к дому с ярко освещенными окнами, Вернулся! — подумал он. — И теперь, черт его возьми совсем, теперь я ему покажу! В саду он наткнулся на черное скопище гномов. Мразь! Сволочи! Ухмыляются, ханжи, в свои бороды! Остроконечными колпачками прокалывают утро; но самому крупному из них недостает головы! Больших можно убить, думал он. Но масса мелких неодолима. Об них все зубы обломаешь. Такова диктатура садовых гномов!
Он постучал. Работница открыла ему дверь:
— Кого вам?
Ему надо поговорить с ландратом, и притом немедленно. Та ответила:
— Верно, верно! Это же хозяин! Он сейчас только домой вернулся. Пройдите-ка к нему; он как раз переодевается.
И — последняя величайшая неожиданность: в комнате находился совершенно незнакомый ему тип в длинных фланелевых подштанниках.
— Минутку! — сказал он. — Я только штаны надену! — Взял брюки, висевшие на стуле, и натянул их. При этом он заметил оцепенелый взгляд матроса, который все еще ничего не понимал, — и вдруг:
— Вот видите, какие дела! Пришлось мне бороду сбрить. В городе эдакая бородища очень уж в глаза бросается.
Бороды больше не было. Борода была сбрита! Матрос едва устоял на ногах. Голова у него кружилась. Он повернулся вокруг собственной оси, заметил на полочке терракотового гнома и опять бросил недоверчивый взгляд на обнаженное лицо, лицо шестидесятилетнего недоростка.
Хабергейер надел китель с роговыми пуговицами и приветливо обернулся к матросу.
— Чем могу служить? — осведомился он, хотел по привычке схватиться за бороду, но схватился за пустое место и, для спасения своей чести, ощупал и поправил зеленый галстук.