Волчья шкура
Шрифт:
— Мы такие, как были, — добавил последний и сделал еще глоток.
— Как были, — повторил Пунц, — несмотря ни на что.
— Однако, — сказал Хаберхейер и поднял вверх палец, — надо приспосабливаться, надо идти в ногу со временем.
— Правильно, надо идти в ногу со временем. Надо приспосабливаться.
Хабергейер (он вдруг положил руку на сердце и прижал конец бороды к жилету):
— Вообще-то, — сказал он, — вы знаете, я никогда не был «за»…
Пунц решил показать свою мудрость. Наклонившись над столом, он с важным видом заявил:
— Я всегда себе твержу:
Поощренный этой выходкой, Хабергейер попытался запеть. Но ничего из этого не вышло. Не успел он издать и нескольких звуков, как у него начался приступ кашля.
— Да, друг мой, — сказал он, высморкавшись. — Да, друг мой, время идет вперед! Надо учиться забывать!
Пунц (он повалился на стол и вдруг взревел так, что едва не лопнул):
— Сегодня так! Понимаешь? А завтра эдак! Понимаешь?
— Это политика.
— Это время.
Франц Биндер, до сих пор слушавший молча, теперь вмешался в разговор:
— Надо было продержаться. Разве я был «за»? Надо было продержаться. Я всегда был лоялен. Верно? Но мне надо было продержаться.
— Понятно, понятно, — сказал Хабергейер. — Ты только и знал, что тайком резать скот.
— А кто этого не делал? В голодные-то годы!
— Ты, друг, здорово разжирел! Хе-хе!
— Тебя, — зашипел Пунц, — тебя, понимаешь, надо было порубить! Понимаешь? Вас всех надо было порубить! Всех до одного! Как лес рубят.
— Я все делал, как другие, — сказал Франц Биндер, — я был вполне лоялен, но все делал, как другие.
— Вот именно, — сказал Хабергейер. — Все делал, как другие. То-то и оно!
— Это политика.
— Это торговля.
— Но мы такие, как были.
— Мы — это мы!
Внезапно с улицы послышался отчаянный шум. Явились посетители, бывавшие здесь по выходным дням, молодежь из Тиши, Плеши и с окрестных хуторов. Один за другим они подъезжали на своих мотоциклах и еще довольно долго стояли на улице и разговаривали. Затем внезапно, как по команде, издали какой-то воинственный клич и всей оравой ринулись в ресторацию (как телята в хлев).
Герта Биндер вышла из кухни поздороваться. В ярко-красном шелковом платье, в туфлях на неимоверно высоких каблуках и с ниткой кораллов на шее. Волосы, уложенные Фердинандом Циттером крутыми локонами, были взбиты надо лбом и напоминали вылезший из матраца конский волос.
— Добрый вечер, — сказала Герта и подала каждому руку (ладонь у нее была чуть влажная). Ее мускулистые икры, разделенные надвое чулочным швом, казались особенно мощными от высоких каблуков.
В зал вошли: помощник лесничего Штраус, предводитель всей этой компании; Эдуард Цоттер, сын хозяина мелочной лавки; сестры Шмук из Шатенхофа; сестры Бибер из Розенхофа; Зиберт, инвалид войны, с протезом вместо ноги, и его унылая жена; Алоиз Хакль, сын пекаря; Алоиз Цопф, сын бургомистра; железнодорожник из Плеши, рабочий с лесопилки (на него никто не обращал внимания). Вслед за ними Паула Пок, портниха; Герберт Хауер, сын трактирщика из Плеши; Эрнст
Вся компания ввалилась в «отдельный кабинет», парни стянули с себя кожаные куртки, включили радио, и начались танцы.
За белыми гардинами, которые мягко, как водоросли, шевелились от сквозняка, притаилась ночь.
Около семи Малетта (его видела учительница) вернулся со своей прогулки весь заляпанный грязью, вымокший до нитки, с исхлестанным ветками лицом. В ночном лесу он ощупью, как слепой, пытался найти обратную дорогу (но для того, у кого за спиной остался повешенный, нет пути назад, ибо, даже возвращаясь, он все равно идет дальше, дальше — в неизвестность, и куда бы он ни шел, он уходит «от себя»).
У дверей Малетта, с ключом в руке, помедлил. Не шевелясь, стоял он в темноте и дышал часто и прерывисто. Подобно ураганному огню, деревню вдруг прорезало тарахтение мотоциклов — к «Грозди» все еще подъезжали посетители. Слышно было, как они шумно приветствуют друг друга, как изо всех сил стараются перекричать радио, орущее в подворотне.
Малетта прищурился и заскрежетал зубами. Незримые нити дрожали в нем, точно телефонные провода на ветру. Он сунул ключ в замок и отпер дверь. Лампа, горевшая в сенях, полоснула его по глазам беспощадным светом. Побеленные стены слепили Малетту, холодом дышали на него. Все было как всегда, и все казалось ему призрачно изменившимся. И не случайно это выглядело так, а не по-другому. То был злой умысел: дом словно бы выстроили специально для него и специально для него пропитали запахом тления.
Волоча ноги, он проплелся через сени. Тишина стояла вокруг, и в скрипе расшатанных половиц ему чудилась тайная погоня. Это заставило его стремглав кинуться вверх по лестнице. Но на первой же ступеньке он столкнулся с фрейлейн Якоби в выходном платье. Внешне она была полной противоположностью Герты Биндер — высокая, белокурая, голубоглазая, типичная немка — и все-таки чем-то ее напоминала. Окинула его внимательным п, как ему показалось, несколько насмешливым взглядом.
— В чем дело? — спросил он.
— Ии в чем. Что вы имеете в виду?
— Почему вы так на меня смотрите?
— Разве я на вас смотрела?
— Да.
— А я и не заметила.
— Что ж, тем лучше!
— Для кого лучше?
— Для нас обоих. Вы на танцы идете?
— Конечно. А вы разве не собираетесь?
— Неудачная острота, — сказал Малетта.
Протискиваясь мимо нее, он ощутил угловатость ее тела, и — когда за ней захлопнулась входная дверь — поднялся наконец наверх и вошел в свою комнату.