Волчья тень
Шрифт:
– Я не могла с ним играть.
С минуту я обдумываю ее слова.
– Да, пожалуй, нельзя было, – признаю я.
Если представить, как она переломила собственную жизнь, я бы не удивилась, вздумай она осудить меня за все, что я наделала в своей. Но она, кажется, хочет только понять. Даже не пытается поправлять мою речь.
– А ты действительно… ну, убивала единорогов? – спрашивает она.
– Убивала… Мы же были волками. Волки так и живут. Охотятся. Убивают, чтобы есть.
Она кивает, но видно, что ей это не по душе. Не могу сказать, чтобы я ее винила. Теперь, когда я оглядываюсь на то, что мы делали – мы со стаей, – мне это тоже не особенно нравится. Конечно, волки должны охотиться. В диких лесах выживает более приспособленный. Только мы ведь не голодали. Гоняли всех этих тварей просто ради забавы и еще ради их хмельной крови. Им, понятно, без разницы, по какой причине мы их загрызли, но и нам с Рози, да и остальным, гордиться нечем.
Только теперь ничего не вернешь. Можно корить себя – я и корю, – но мертвых этим не оживишь.
И у нас с сестрой то же самое. Сколько ни упрекай себя, того, что было, не изменить. Никуда не денутся все годы, когда я ее ненавидела. Порезанных картин не склеишь. Сгоревшее дерево не воскресишь. И свою жизнь на ее здоровье не обменяешь.
– Знаешь, нам ведь никогда не быть друзьями, – говорю я ей. – У нас ничего общего нет, кроме прошлого, а мне что-то не хочется остаток жизни предаваться воспоминаниям о нашем мерзавце-брате.
Она кивает, но не в знак согласия.
– Мы слишком разные.
– Раньше мне это не мешало, – замечает она.
– Ну, время покажет. Ты возвращаешься?
– Надо, – говорит она. – Иначе умру в Мире Как Он Есть, и тогда все равно придется уходить. Лучше сразу пройти все это до конца.
– А я не вернусь. Та богиня мне сказала, что, если уйду, больше уж сюда не попаду.
– И мне она то же самое говорила.
– Хотя я знаю и другие способы перейти границу, – говорю я, вспоминая рецепт мисс Люсинды.
И рассказываю о нем сестре: весь состав перечисляю наизусть – и когда что собирать, и все прочее.
– Звучит сложновато.
– По-моему, так и задумано. Вообще-то есть и другой способ. Мисс Люсинда сказала, если хлебнуть крови этого звериного народа, выйдет то же самое.
У нее на лице ужас.
– И ты… так и научилась переходить? – спрашивает она.
Забавно, мне и в голову не приходило, что дело, может быть, в крови единорогов. Но, задумавшись, я понимаю, что так быть не могло. Правда, я возвращалась счастливой, и, может, наши с Рози морщинки и складки оттого и исчезали, но из сновидения можно вынести только то, что остается в голове.
Однако все равно непонятно, с чего мы с Рози тогда так помолодели. Я и сейчас, наверно, молодой кажусь…
– Я помню, как встретилась здесь с тобой в первый раз, – говорит Джиллиан Мэй. – Тогда вы со стаей гнали лиса с человеческим лицом…
– Мы его упустили, – говорю я. – Ни одного из этих метисов так и не поймали. Только оленей, мелких зверьков вроде мышей и зайцев… И еще, конечно, единорогов.
Я встаю. Разговор начинает ходить по кругу, а у меня нет сил повторять все заново. Может, и никогда не будет. Но уж сейчас точно. Слишком недавно умерла Рози, да и не привыкла я так душу выворачивать.
– Береги себя, – говорю я ей, когда она тоже поднимается на ноги.
Вижу, ее снова тянет меня обнять, но я не могу. А вот руку ей протягиваю, и она ее пожимает.
– Куда ты теперь? – спрашивает.
– Сама не знаю. Куда ноги понесут.
– Есть и другие места, кроме леса, – говорит она. Наверно, боится, как бы я, проголодавшись в глуши, не взялась за старое.
– Есть город Мабон, – продолжает она, – большой, и в нем всякий народ живет: и уроженцы страны снов, и те, кто во сне сюда приходит.
– Может, и загляну туда… Она указывает на запад:
– А там, у подножия гор, стоит гостиница. Хозяин очень славный человек.
– Пока я не в настроении ни с кем общаться, – отзываюсь я, – но буду иметь в виду.
Ей не хочется меня отпускать, но обе мы понимаем, что оставаться мне нельзя. Что-то теснит мне грудь, сама не знаю что, какое-то беспокойство.
– А ты как? – вдруг вырывается у меня. Я чуть не спросила: «Как же ты сможешь жить?» – но вовремя прикусываю язык и спрашиваю: – Как думаешь дальше?
– Постараюсь выздороветь, – говорит она. – Ничего другого не остается.
Слабая улыбка трогает ее губы, поднимается к глазам, и все ее лицо меняется. Теперь я вижу, чем она притягивает людей. Отчего-то сразу хочется с ней познакомиться, подружиться.
– И еще ведь есть один парень, который на меня засматривается, – добавляет она. – Медбрат из больницы. Правда, не понимаю, что он во мне нашел. Остается только надеяться, что он не окажется маньяком-убийцей.
– Он тебе нравится?
Она кивает:
– Только вот слишком хорош, чтоб оказаться настоящим.
– Ну так дай ему шанс, – советую я. – Что тебе терять?
Я вспоминаю Гектора, и в груди шевелится старая боль.
Сестра смеется, но в ее смехе меньше веселья, чем было минуту назад в улыбке.
– Наверное, ты права, – говорит она, – в моем положении терять уже нечего.
– Я не то хотела сказать.
– Я понимаю.
– Ты думаешь… надеешься, что еще… встанешь на ноги? – спрашиваю я.
– Я не сдаюсь, – отзывается она. – Никогда.
И я понимаю, она думает не только о своем искалеченном теле. Еще и о нас с ней.
– Да… Ну, надеюсь, все у тебя получится.
– Я буду думать о тебе, – говорит она.
Всю жизнь в кровати… Только думать и остается. Но этого я не произношу.
– Я тоже, – говорю я.
И поворачиваюсь, чтобы уйти, но она окликает меня:
– Рэйлин.
Я оборачиваюсь. Не могу понять, что у нее во взгляде. Неловкость наверняка и что-то еще.
– Это не твоя машина тогда ночью… Это не ты? – спрашивает она.