Волчья тропа
Шрифт:
– Ай! – восхитилось продолжение лавки, – А мы уж решили, что не видать нам больше живой души!
Дед так радостно рассмеялся, шамкая своим детским ртом, что я поёжилась и невольно пожалела, что оказалась той самой душой.
– Что стоишь истуканом? – прикрикнул хозяин дома на жену. – Уважь гостью, на стол накрой. А ты, деточка, садись, садись. В ногах правды нет, это я тебе как на духу скажу!
Седой то ли захохотал, то ли надрывно закашлялся, стукнув кулаком по ногам. Те даже не шелохнулись в ответ на жестокий удар. «Неходячий!» – поняла я. Бедная старушка… Как же она с ним одна-то?
– Вам помочь? – дёрнулась я.
– И думать не моги! Сиди, где села!
Дедок кивнул на лавку рядом с собой. Приближаться к пугающему старику не хотелось и я, расценив его жест как приглашение, а не требование, примостилась у противоположной стены – через стол от собеседника.
– Ну, говори, гостьюшка, как звать тебя, откуда и куда путь держишь.
Несмотря на доброжелательность и подходящую, вроде как, к случаю беседу, старик смотрел на меня цепко, точно петлю накидывал. Этот запомнит незваного гостя и вмиг растреплет, спроси кто про странных прохожих. Значит, врать надо хорошо. Иначе у меня и не выходило.
– Я, дедушка, родом из Бабенок, – вспомнила я самую далёкую из известных мне деревушек, аж по другую сторону столицы, – родители померли, брат из дому выгнал, сказал, блаженная я, – я тяжело вздохнула, чать нелёгкое детство пережила. Хорошо, чем больше подробностей, тем скорее хозяева запутаются в рассказе. – Я и отправилась странствовать по городам и весям. Где копеечку ухвачу, где хлеба кусок. В Малом Торжке от купцов морусских слыхала, что в их государстве сирых да убогих жалеют, без еды и крова не оставляют. Туда и держу путь, да вот беда: дальше своей деревни никогда не уходила и на тебе – заплутала! Набрела на вас случайно, думаю, найдутся добрые люди, пустят на постой. Да тут, я смотрю, один дом только и остался. Как ваш край зовётся-то? И за чью доброту богов благодарить?
– Доеды мы, милочка! – крикнула из сеней хозяйка, – ДО-Е-ДЫ! Уже и не деревня никакая. Никого не осталось…
Старушка, подолом вытирая липкие (уж не в варенье ли? Вот бы сейчас сладенького!) пальцы, и сама присела за стол. Принесённая ею миска капусты манила кисловатым ароматом, и я не удержалась – хватанула свисающую с края морковную нить, с удовольствием захрустела. Бабка проводила морковку голодным взглядом. Видать, вечерять не успели.
– Мы-то уж решили, что и человека живого не увидим до самой смерти – соседние деревни далеко, за рекой, а мы уже стары для таких переходов. Вот и сиднем сидели туточки, век доживали.
– Да как звать вас, хозяева дорогие? Может, родню вашу где встречу, попрошу вас из деревни этой умирающей забрать.
– А никак нас не звать, милая. Наш с дедом сын немного тебя не дождался. Вот только-только от нас ушёл… Его не стало, так и звать нас некому.
Старики опечалились, вздохнули. Шутка ли! Видать, единственного сына недавно похоронили. Что с ним могло случиться? Не выдержал, умер от тоски в глуши, глядя как мельчает, усыхает некогда богатая деревня, истираясь из людской памяти? Страшное дело, забыть собственное имя, потому что некому больше его произносить. И не ждёт ли нас всех такая участь с годами? Быть может, эти старики приняли то, что мы узнаём после смерти, уже сейчас? Или они добровольно превращались в живых мертвецов, не желая покидать задыхающийся, пустеющий дом? Деревню, которая давно стала бьющемся в агонии умирающим животным. Оно извивается и тонет в собственных нечистотах, не в силах ни остановить подступающую смерть, ни ускорить её, знающее, но не желающее признавать, что конец не просто близок, что он уже настал.
– Ты, старуха, не болтай лишку! Не пугай гостью, – одёрнул её муж, – лучше давай мясо на стол. Пора уже.
Седовласый облизнулся, предвкушая вкусный ужин, а его жена, всплеснув руками (как это замешкалась?!), подскочила к печке и выудила сковороду на длинной ручке, ловко водрузила её на стол, опять отбежала, наверное, за хлебом. Желудок в предвкушении заурчал, едва я заглянула в посудину. И тут же дёрнулся вниз и резко вверх, отозвался ужасом и тошнотой.
В сковороде лежала аппетитно прожаренная, с золотистой корочкой, ароматная человеческая рука.
Стол внезапно стал резко приближаться, затылок запоздало хрустнул. Я упала лицом в миску с капустой и провалилась в спасительную темноту, едва почувствовав подступающую боль и рвоту.
Глава 5
Шесть лет назад
И врагу не пожелаешь
Мы с Серым всё-таки добрались до злополучных ёлок. Конечно, мимо саженки я теперь каждый раз пробегала с содроганием. Слишком хорошо помнила нечеловеческий свист и обхватившую мою ногу… ох, как же я надеюсь, что это всё-таки была водоросль. И светлым летним днём, когда камыши шуршали свою песню на ухо тёплому ветру, когда солнечные лучи, отражаясь от поверхности ровной чистой воды, играли с редким прохожим, невольно притягивая взгляд к глубине, я не обманывалась. Я знала, что в воде было что-то. И пусть меня называют глупой девчонкой, верящей бабкиным россказням, больше не подойду к этой воде ближе чем на косую сажень14.
Саженка уже подёрнулась робким ледком. Ещё пара седмиц, и промёрзнет хорошенько. А лучше бы и вовсе насквозь. Выморозила, удушила бы зима притаившуюся незримую силу, я бы ей только спасибо сказала. Хорошо слушать сказки о волшебных существах, прячась за крепкими стенами. Совсем не то, когда ледяная рука хватает тебя за пятку, а чувствуешь, будто в самое сердце холодными пальцами лезет…
Мимо саженки я промчалась лётом. Старалась лишний раз даже не смотреть на тёмную воду – мало ли. Зато в лесу сразу задышала глубже, выпрямилась во весь рост – успокоилась. А ведь про лес мне тоже бабка много чего сказывала, но покамест я лично не столкнулась с озлившемся за неуважение лешим15, а то и самим Волосом16 под медвежьей личиной, знай себе бегала по чаще. Одна ли, с сестрой или с Серым – всё нестрашно. Вот и сегодня не убоялась ни на миг. Осторожно пробиралась через приодевшиеся за ночь белой шубой ветви. Только вчера они были мокрыми, пустыми. Голые деревья тянулись к небу, моля согреть, утешить перед самыми холодами. И небо не оставило возлюбленную землю, укутало теплом, послало снега. Тонкие хрупкие иголки щерились теперь из каждой складки в древесной коре: не попустим, убережём до весны. С неба всё ещё сыпалась крошка, нежно укрывая застывшую землю.
И какой-то мерзавец запустил в меня снежком, спугнув чуткое волшебство.
Я обернулась. Серый стоял на самой лесной опушке, прячась за молоденькой ёлочкой с раскидистыми лапами.
– Растяпа! А если б я волком был? Сожрал бы тебя уже!
– Волки такими подлыми не бывают! Нечего со спины нападать! Будь мужчиной – подойди и кинь мне этот снежок в лицо!
И подошёл. И кинул. И, конечно, попал. Я, отплёвываясь, погналась за другом, поскользнулась на припорошенных тонким снежком иголках. Серый, не будь дурак, тут же добавил сверху, превращая меня в сугроб. Я схватила его за ногу, дёрнула и тоже укатала – знай наших!
– Ну ты, мать и дурна!
Я огрызнулась:
– Сам дурак!
– Да я что? Я ж полюбовно! Это я так восторг выражаю. Ты ж меня таки укатала.
Я победно взгромоздилась верхом на Серого, предварительно попинав его ногами:
– Таки укатала.
– Ну, это я поддавался.
–Врёшь!
– Ну вру. Не ущемляй моё мужское достоинство.
– Ладно, не буду. Поесть принёс?
– А то!
Серый утвердительно похлопал себя по карманам. Нда, знай я, что в них наш завтрак, пожалела бы дурака. Или отобрала бы еду сначала. Устраивать пиры, спрятавшись под еловыми кронами, стало нашей традицией. Мы чувствовали себя не то дикими зверями, не то затаившимися охотниками. Но были неизменно счастливы. До чего же вкусной может оказаться вчерашняя остывшая репа или горсть сухарей, если разделить их с другом, да ещё в уютном тайничке. А уж что говорить о медовых пряниках! К Осенним Дедам17 каждая хозяйка старалась переплюнуть соседку, положить в пироги побольше начинки, не жалеть в пряники мёда. Всякому усопшему приятно, когда его поминают добрым столом. А уж в седмицу перед Мариной ночью18 никак нельзя оплошать: ну как осерчает на жадных хозяев и сам явится поучить уму-разуму, в ночь когда Белобог передаст Чернобогу Коло года19. И тогда уже не в тёплый Ирий20 обиженный родственник проводит неблагодарных потомков, а в самую Навь21 утащит, врата в неё как раз будут распахнуты настежь до утра – заходи гость дорогой, только потом на себя пеняй22! И, что греха таить, многие старались сготовить лучшей снеди не столько для усопших, сколько для живых: вот окажусь в этом году хозяйкой лучше соседки, может, и правда её какой нечистый утащит, чтоб ей. Нечего моего пса подкармливать, чтоб не лаял. Тьху!