Волчья жена. Глава 5
Шрифт:
– Так...
– я сглотнула, собралась с мыслями и все-таки смогла произнести: - Может, не любил ты меня вовсе? Оборотней ведь тоже околдовать можно... Ты же про это говорил, верно?
– Нет, Янэшка. Приворожить нас никак нельзя. Так что любовь моя не от колдовства черного идет, но вот то, что с ней сделать пытались... Тебе, видать, тоже перепало знатно. Любовь она своя, а вот злость нам привили. Мне-то так точно, за тебя говорить не буду. Знаешь, я ведь иногда едва сдерживался, чтобы не ударить тебя, а то и вовсе... - морщины прорезали лицо Вацлава, сделав его похожим
– Скажи Агнешке, пусть зайдет. Надо бы разобраться что к чему, - попросил он.
– Скажу, - пообещала.
– И... тебе скажу: спасибо, - и поклонилась до пола.
– За все.
И быстро вышла, чтобы не видеть реакции Князя. Щеки горели костровым пламенем.
***
Незаметно уйти не получилось. Многие сосновцы нашли причину именно в этот момент оказаться недалеко от избы Вацлава. Конечно, все были заняты делом: кто телегу разгружал, кто воду нес, кто по-приятельски разговаривал. И вроде бы никто на меня не посмотрел, но в кожу впились сотни пчелиных жал чужого жадного любопытства. А я плечи расправила, улыбнулась победно и неторопливо в сторону ворот села направилась, гадая кто же решится бросить первый камень.
Косень? Нет, тот малую у калитки воспитывает, причем девчонка явно не понимает за что ей от отца достается. Ну, сарафан порвала, да коленку поцарапала, так ведь не ревет же, сама подорожником залепила и терпит. И чего батя зря глотку дерет?
Саши? Нет, та свои яблоки соседке нахваливает. У той зубов давно нет, а баба все равно сует, чуть не за пазуху толкает. И с корзинкой задарма готова расстаться!
– Янэшка, а Янешка, - позвал меня смутно знакомый голос. И как-то разом все притихли, насторожились и на шаг придвинулись.
– Давно ль ты явилась?
Таки нашелся длинный на язык! Сейчас начнет паясничать, а там глядишь и другие решать участие в моей жизни проявить и так сапожищами натопчут, что вовек не отмоюсь! Я остановилась, неторопливо повернулась, удерживая на лице улыбку, и поздоровалась:
– И тебе не хворать, Башик, так вчера вечером и явилась. Неужто пропустил? Ты же высоко сидишь, далеко глядишь.
Башик был одним из двух бессменных пастухов Соснового Бора. Честным, исполнительным. У него ни одна скотина по недоброй воле лесных зверей не пропала - всех отгонял, иногда ценой своей шкуры. За то его и ценили. И желание каждому встречному-поперечному в нутро залезть прощали. Дескать, не со зла он, просто любопытный от природы, а то не порок. Ага, только когда он в нутро говоривших лез, то они совсем по-другому петь начинали...
Голова пастуха торчала из-за кривой изгороди, покоилась на переплетенных руках. Сам он стоял на перевернутом ведре и качался на нем, не боясь ни его сломать, ни сверзнуться со столь неустойчивой опоры.
– Ай, пропустил, Янэшка, не доглядел, старею видимо. Зрение не то, нюх подводит, - улыбнулся пастух. Он перекинул из одного уголка рта травинку в другой. Ага, нюх его подводит! Сколько себя помню, то Башик одним из первых все узнавал и как только успевал?
– А ты чего такая помятая?
– мужчина вздернул белесые брови.
–
И даже ласточки в небе замерли. Про людей вообще молчать можно было. Стоят, шевельнуться боятся, ждут, когда я ответить изволю.
– А тебе, Башик, завидно?
– тряхнула косами.
– Ты тоже порадоваться хочешь? Или меня потискать?
– Ох, и недалекая ты, Янэ! - хмыкнул мужчина.
– Я думал поздравить его или посочувствовать. Или сначала поздравить, а потом посочувствовать.
– С чего бы ты ему сочувствовать собрался?
– я наклонила голову, внимательно слушая. Подошла ближе и уперла руки в бока, показывая готовность драться до победного конца.
– Ну как же...
– всплеснул руками Башик.
– Такому хорошему мужику и такая... такая... з... заноза досталась! Как не сочувствовать-то?
Сосновцы начали посмеиваться. Я чувствовала, что проигрываю пастуху, но сдаваться не собиралась. Прошли те времена, когда я при первых всполохах огня бежала без оглядки. Теперь я шкуру толстую отрастила, да с шипами железными, пусть охочие до чужого душевного здоровья языки себе чешут. Разок пройдутся, так второй подумают, а стоит ли оно того?
– Ты попробуй, родненький, попробуй. Вдруг получится? А то от твоего сочувствия сахарного половина Бора ржавым гвоздем загибается. Случись что, так ты тут как тут с метелкой за поясом и давай чужой сор из избы выметать людям на потеху. Теперь вот к Князю решил забраться. Ты, родненький, совесть часом не терял нигде? А то смотри, без нее и голову оставить недолго, а без головы жить ой как трудно. Хотя ты, наверное, сможешь.
– Ха!
– всплеснул руками Башик.
– Точно сочувствовать надо: я к ней с интересом безвинным, а она мне усекновением головы грозит! Трудно тебе ответить? Я же помру от беспокойства, как там у вас все сложилось!
Ага, тут таких безвинных, но интересующихся треть Соснового собралось! И ведь не поленились прийти и все утро ждать!
– Так ты помирай, Башик, помирай. Я тебе веночек поминальный сплету, да на могилке всплакну так и быть.
– Тьфу, на тебя и язык твой черный!
– замахал руками мужик.
– Рано мне еще в гроб ложиться да и примеривать не срок, так что не загоняй меня туда - не пойду я. А если уложишь, так знай, подымусь и все равно за ответом к тебе приду! Давай сейчас выкладывай, чем вы всю ночь занимались.
– Ой занимались, родненький. И так занимались, и сяк занимались, а все тебе на потеху. Как занялись, так сразу о тебе вспомнили. Думали, не позвать ли сразу, чтобы потом не пересказывать, но не так увлеклись, так увлеклись, что позабыли потом...
– Злыдня!
– перебил меня мужчина.
– Тебе жалко? Все же знают, что случилось вчера ночью что-то, волчий вой много кто слышал...
– намекнул Башик.
– Уж не оттого ли все знают, что твоя изба по соседству с Княжеской стоит?
– пастух сделал круглые глаза и удивленно взглянул на дом старосты, словно впервые видел.
– Ты же, бедненький, ночь не спал, все бока растряс, ворочаясь. Отчего же в гости не зашел? Тебе же не впервой без приглашения.