Вольф Мессинг. Судьба пророка
Шрифт:
Итак, Мессинга привезли в Госбанк и поручили получить 100 тысяч рублей по чистой бумажке. Опыт этот едва не кончился трагически. Вот как он описан в мемуарах: «Я подошел к кассиру, сунул ему вырванный из школьной тетради чистый листок. Раскрыл чемодан и поставил его у окошечка на барьер. Пожилой кассир посмотрел на бумажку. Открыл кассу. Отсчитал сто тысяч. Для меня это было повторением того случая с железнодорожным кондуктором, которого я заставил принять бумажку за билет. Только теперь это не представляло для меня, по существу, никакого труда. Закрыв чемодан, я отошел к середине зала. Подошли свидетели, которые должны были подписать акт о проведенном опыте. Когда эта формальность была закончена, с тем же чемоданчиком я вернулся к кассиру. Он взглянул на меня, перевел взгляд на чистый тетрадный листок, насаженный им
Мессингу не понравилась ни эта бесчеловечная проверка, ни другие, участившиеся. Он читал мысли их организаторов, они относились к нему недоверчиво, как к врагу, считали опасным, способным на преступление, на шпионаж: «Врешь ты все… Только спусти с тебя глаз. Такие способности, да чтобы их для себя не использовать может только идиот… А ты все сечешь. И притворяешься, что не знаешь языка. Понимаешь все, когда от тебя требуют. Хочешь войти в доверие, вызнать то, что тебе нужно, а потом передать связному, который, возможно, живет в одной с тобой гостинице, шпионская морда!»
Мессинг не понимал такого отношения к себе, мысленно восклицая: «Ведь я не совершил ни одного непорядочного поступка!», был раздражен этим и еще многим, что предстояло ему испытать, но благодарность к стране, спасшей его от гибели, перевесила все унижения и обиды. Единственный вид протеста – не учить русский язык, пусть всегда его принимают за шпиона и выпучивают глаза, когда узнают, что он – Вольф Мессинг.
Последнее проверочное задание дал сам Сталин – войти без пропуска в его кабинет. Надо было миновать три поста, что для Мессинга труда не составило, – это легче, чем освободиться из карцера в немецком полицейском участке. Когда Сталин увидел вошедшего Мессинга, он резко вскинул брови:
– Не люблю халтуру.
– Я тоже, – побледнел встревоженный Мессинг.
– А вы, Вольф Григорьевич, настоящий волшебник. Я уверен, что мы еще будем полезны друг другу. А пока… – Сталин прищурился, и столько коварных мыслей закружилось в его голове, что Мессинг, пытаясь прочитать их, запутался и наморщил лоб. – А пока… поезжайте в Брест. Вы там перешли границу?
– Там рядом Польша, где я находился.
Сталин вдруг рассмеялся:
– Мой друг оценил вашу голову в двести тысяч марок. У нас своя валюта – патриотизм. Наши люди не продаются и не покупаются. Не хотите ли вы показать свои психологические опыты трудовому крестьянству Брестской области?
– Пожалуйста, – ответил Мессинг, – в колхозах, в городах, где пожелаете.
– В городах, пожалуй, рановато, – заметил Сталин. – Со временем наши ученые составят специальную аннотацию, предваряющую ваше выступление, с которой вы сможете показывать свои опыты даже нашему партактиву. А пока, – вдруг улыбнулся Сталин, – у меня будет свой ясновидящий. И надеюсь, вы не предадите меня, как Ганусен Адольфа, не сфальшивите, как Гаммоне перед Наполеоном, испугавшийся сказать ему правду о предстоящем поражении. У меня есть историческая справка по этому вопросу. Вы не замечены ни в обманах, ни в предательствах. Пока поезжайте в Брестскую область. Товарищи там уже предупреждены о ваших гастролях, – заключил Сталин и стал читать что-то напечатанное на машинке, показывая этим, что встреча закончена.
Нервные силы Мессинга были так истощены, что почти весь путь до Бреста он проспал и потом никак не мог определить: действительно ли он устал или находился в состоянии каталепсии? Мессинг не чувствовал тяжести своего тела, почти неуловимо билось сердце. Кондуктор, заметив неладное, особенно после того как Мессинг дважды не отреагировал на его предложение «испить чайку», решил на большой остановке в Минске вызвать станционного врача. Внешне пассажир поезда, недвижимо лежавший на спине, не подавал никаких признаков жизни, но в его сознании горели деревни, взрывались дома и, сраженные пулями, осколками снарядов и бомб, падали на землю люди. Мессинг видел, что Гитлер обманет своего друга Сталина, что скоро война перекинется на Россию, совершенно не подготовленную к ней – нет ни достаточного количества современной техники, ни хорошо обученных военных кадров: одни перекочевали в лагеря, другие расстреляны как враги народа. Однако открывать свою
Мессингу позднее понравился в России фокусник Дик Читашвили, виртуозно работавший с картами, сигаретами и совершенно незаметно достававший из-под широких юбок ассистентки глубокие тарелки с плававшими в воде живыми рыбками. А в Польше с удовольствием наблюдал, как обаятельный факир Бен-Алли ловил руками пули, выпущенные из специального оружия. Но когда один офицер предложил выстрелить в него из собственного пистолета, Бен-Алли при в многочисленной публике заметил: «Уважаемый господин, неужели вы на моем месте захотели бы быть убитым за несколько грошей?!» Его ответ заставил всех улыбнуться.
Мессинг смеялся вместе с другими зрителями, когда фокусники сами «разоблачали» свои номера, но так, что их секрет оставался нераскрытым. В то же время он презирал артистов-угадывателей, работающих по коду. На сцене появлялся один из них, ему крепко завязывали глаза, второй выходил в зал и говорил: «Я нахожусь рядом с военным». Четыре слова означали: звание полковник. «Он орденоносец. Говорите смелее». По коду это соответствовало тому, что военный награжден орденом Красного Знамени. Один такой «прорицатель» даже придал номеру политическую окраску. Он выступал вместе с кореянкой и в заключение спрашивал у нее: «Ким, вы по национальности кореянка, но почему так хорошо знаете русский язык?» И она с гордостью отвечала ему строчками из стихотворения Маяковского: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!» Этому номеру эстрадное начальство открыло широкую дорогу.
Вольф Григорьевич не читал Маяковского, но относился к нему неуважительно, узнав, что тот первым выступил за предложение снять с великого певца Шаляпина звание народного артиста после того, как тот покинул Россию. Мессинг был знаком с Федором Ивановичем, их гастрольные пути не раз скрещивались, чтил его как уникального певца и личность. Шаляпин никак не мог понять, почему у него отняли дом на Садовой-Кудринской улице. «Вольф Григорьевич – говорил он, – ведь я никого не угнетал, не эксплуатировал. Купил особнячок за деньги, полученные в театрах. Кстати, вы не читали обо мне рассказов Власа Дорошевича? Отличный русский фельетонист и писатель. Оказалось, что он находился в Риме перед моим первым приездом туда на гастроли. Местные знатоки оперы наняли специальных людей, чтобы они освистали меня. Дорошевич удивился и спросил у них, почему они делают это, даже не услышав, как я пою. „А потому, – ответили они, – что приезд певца из России в Италию – это наглость. Это все равно что Россия закупила бы в Италии пшеницу“. Правда, остроумно? А сейчас Россия выпрашивает пшеницу у кого возможно. Недавно (в 1923 году. – В. С.). Гувер прислал из Америки целый транспорт с мукой. Да, странные времена наступили в России, Вольф Григорьевич. И Рахманинов не понимал, почему у него отняли имение (великолепный красивый белый рояль, на котором он играл последний концерт, находится в музыкальном музее Кисловодска. – В. С.). Он играл, наверное, для последних разбирающихся в классической музыке зрителей. Сейчас они, как и я, разбрелись по свету, кто куда…» Мессинг в недоумении разводил руками…
Вольф Григорьевич числился в концертном объединении «Мосэстрада» в отделе оригинальных жанров вместе с фокусниками, жонглерами, акробатами и столь ненавистными ему «угадывателями мыслей» по коду. Их дешевый трюк в повести «Штосс в жизнь» едко и остроумно разоблачил до сих пор не занявший подобающее ему высокое место в русской литературе смелый и талантливый писатель Борис Пильняк, немец по национальности (его настоящая фамилия Вогау – В. С.), расстрелянный в сталинские времена. Действие его повести, в частности, отражает предвоенную концертную жизнь Минеральных Вод. «Муж опустился к рядам, чтобы принять вопросы, и склонился над критиком Леопольдом Авербахом. Тот, посоветовавшись коллективно с драматургом Киршоном, шепотом спросил: когда приедет их друг прозаик Либединский?