Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время
Шрифт:
Все свободное время Вольф проводил у профессора Абеля или в компании с Ханной. С этой строгой длиннющей девчонкой они занимались немецким, а у профессора Абеля, в конце концов примирившегося и с женой, и с потерей Лоры, он осваивал нечувствительность к боли, а также практику улавливания чужих мыслей. Эти чудеса настолько были ему в охотку, что даже свободное время он тоже посвящал тренировкам.
Чаще всего направлялся на ближайший рынок, шел между рядами и вслушивался в чужие мысли. До Мессинга долетали – или доносились? – скорее, доносились – отдельные, порой округлые, краткие, как вздохи, слова-судороги. Сначала он отчетливо улавливал лишь междометия. Существительные и глаголы, содержащие смысл, с трудом и очень редко давались ему. Скоро в голове начали проступать отдельные слова, что-то вроде лепета: дочка, корова, доить, справится, поросята, умная.
Открытием стало осознание простейшего, как мычание, факта, что в колдовском деле, как, впрочем, и в любом другом, связанном с искусством понимания «другого», способность с первого взгляда определять свойства его характера, эмоциональное состояние, даже уровень и предмет его мысленных усилий имеют не меньшее, а может, и большее значение, чем прорывающиеся из телепатического эфира словесные образы, пейзажи, натюрморты и сюжетные последовательности фраз.
Обратимся к собственному опыту. Любой способен ощутить эмоциональный настрой собеседника и либо проникнуться к нему сочувствием, либо возненавидеть его, либо окатить равнодушием. Способность улавливать мысленные образы всего лишь дополняет присущее людям от рождения свойство понимать другого. Конечно, овладев определенными навыками, можно расширить список улавливаемых слов, обострить телепатический слух, тем не менее вне общей атмосферы, вне личного контакта Вольфу сначала было трудно разгадать смысл потаенного высказывания.
Это условие напрямую касалось проникновения в будущее. Чаще всего Вольф разглядывал всплывающие в голове картинки, как некий калейдоскопический кроссворд, в котором трудно, а порой просто невозможно разобраться. То же самое можно сказать и о словесных образах! Например, фраза, почерпнутая в начале следующего, двадцать первого века «прикинь, сколько комаров!» сразу поставила его в тупик. Или: «Я буквально в осадок выпал». Выговоривший эту фразу неопрятного вида молодой человек с лиловыми (sic!) волосами, зачесанными в форме гребня, мало напоминал осадок, хотя по уровню умственного развития он вполне мог соответствовать осадку.
Еще труднее обрабатывать впечатления, касающиеся технических новинок или моды.
Единственное, что всегда и везде улавливалось отчетливо, – это всякого рода «измы», которые, где бы Мессинг ни побывал, по-прежнему не давали прохода людям. «Коммунизмы», «либерализмы», «империализмы» и тому подобные вирусы, а также ненависть к чужакам, увлечение саморазрушением, потребность в лицезрении всякого рода непристойностей, поклонение кумирам, пусть даже они являют пример совершенно бездарного пения или напыщенно-голосистой артистической игры, – буквально витали в воздухе. Эта чума способна отравить даже самый здоровый дух даже в самом здоровом теле.
Освоив с помощью профессора Абеля психофизическую практику нечувствительности к боли, а также умение пользоваться неосознаваемыми идеомоторными актами [10] , Вольф ушел из паноптикума. Господин Цельмейстер сдал его в аренду в знаменитое варьете Винтергартен [11] – Зимний сад. Там у него был собственный номер. Это было безусловное продвижение по службе, теперь он не застывал бездыханным в гробу, а двигался, имел реплики и помощников.
10
Идеомоторный акт (от греч. idea – идея, образ, лат. motor – приводящий в движение и actus – движение, действие) – переход представления о движении мышц в реальное выполнение этого движения (иначе говоря, появление нервных импульсов, обеспечивающих движение, как только возникает представление о нем). Открыт в XVIII веке английским врачом Д. Гартли и разработан английским психологом В. Карпентером.
11
Винтергартен – берлинское варьете, существующее с 80-х годов XIX века. Поначалу представляло собой застекленный внутренний двор одной из гостиниц. Во дворе был сад, отсюда и название Винтергартен («Зимний сад»).
Номер был срежиссирован с точно просчитанной долей таинственности и постепенным нагнетанием ужаса. На сцену выходил молоденький Мессинг с лицом безумного Чезаре, героя популярного тогда ужастика «Кабинет доктора Калигари» [12] . Ему кололи иглами грудь, насквозь прокалывали шею. Затем на сцену выпускали миллионера в цилиндре, блестящем фраке. Его пальцы были унизаны перстнями с ярко поблескивающими самоцветами, на животе толстенная золотая цепь, к которой были прикреплены золотые часы. Все эти предметы миллионер демонстрировал с нескрываемым самовольством и напыщенностью. На сцене появлялись разбойники. Они «убивали» миллионера, а его драгоценности раздавали сидящим за столиками посетителям с просьбой спрятать в любом месте, нельзя было только выносить их из зала.
12
«Кабинет доктора Калигари» – немой фильм (1920), положивший начало немецкому киноэкспрессионизму. Знаменитый ужастик, в котором убийца Чезаре, впадающий в летаргический сон по воле страшного доктора Калигари, творит жуткие безобразия.
Наконец в зале появлялся молодой сыщик. Сами догадайтесь, кто его представлял.
На этот раз лице Вольфа не было и следа безумия – напротив, от него за версту веяло умением пронзать взглядом всякую преграду. Вольф Мессинг осторожно двигался по залу и, внезапно задержавшись у того или иного столика, просил прелестных дам и уважаемых господ вернуть ту или иную драгоценность, спрятанную там-то и там-то. Часы чаще всего прятали в задних карманах брюк, а бриллиантовые запонки в женских туфельках или сумочках. Однажды, правда, ему пришлось потрудиться и попросить даму достать из высокой прически перстень с поддельным изумрудом.
Номер этот неизменно пользовался успехом. Многие стали специально приходить в Винтергартен, чтобы посмотреть на Мессинга.
Популярность распахнула перед ним двери знаменитого цирка Буша, размещенного в самом большом перекрытом здании Европы.
В цирке Буша уже не «убивали миллионера» и не раздавали его драгоценности посетителям, а, наоборот, собирали у них разные вещи. Потом эти вещи сваливали в одну груду, а Мессинг должен был разобрать их и раздать владельцам. Главный номер – прокалывание шеи и рук острыми спицами – остался прежним.
Понемногу Вольф Мессинг становился все более известным, а его импресарио, господин Цельмейстер, все более представительным. Лицо у него округлилось, он заметно располнел, и прежняя торопливая угодливость при поисках ангажемента сменилась откровенной ленцой в обращении с хозяевами развлекательных заведений. Однако за Вольфом он присматривал по-прежнему зорко и, уловив, что их отношения с Ханной начали перерастать в нечто большее, чем дружба, ловко сыграл на самой пагубной страсти, которая многих сбила с верного пути – на честолюбии.
Вольфу тоже не удалось избежать этой напасти, и теперь с высоты многоэтажного дома видно, что во многих своих неудачах виноват он сам. Он утверждал, что не любовь к деньгам, точнее, страх перед их отсутствием, которым страдают все, выбившиеся из нищеты, не какое-то запредельное себялюбие, не обстоятельства, а именно ложно понятое честолюбие, точнее, гордыня, лишило его возможности заняться, например, научной работой или политикой, куда настойчиво звал его Гюнтер Шуббель, как, впрочем, и Вилли Вайскруфт. К сожалению, уверовав в свою исключительность – ненавистную ему самому исключительность – он попался на удочку господина Цельмейстера. Отведав капельку славы, вкусив мед восхищения, оказавшись модной темой для разговоров, Вольф Мессинг прошел мимо чего-то очень важного. Нет, он не потерял самого себя, однако отрицать тот факт, что со временем Мессинг превратился в некое пугало, непонятное, а посему чуждое, не похожее на другие существа, – не будем.