Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время
Шрифт:
Берлин встретил их выстрелами, Северный вокзал – грязью и валявшимися на полу обрывками газет (что вообще было немыслимо для аккуратных берлинцев), улицы – редкими прохожими. Сгинули портреты «любимого кайзера», нигде не слышно военных оркестров. Фонари стали редкостью, и с наступлением темноты улицы буквально омертвечились. Пока они добирались до гостиницы, до них изредка доносились вопли запоздавших граждан и вой одичавших собак. Ужин в гостинице оказался более чем скромный – бутерброд с сыром в ресторане стоил столько же, сколько бутылка самого дорогого шампанского, так что спать они легли на голодный желудок.
На следующий день, когда Вольф с господином Цельмейстером вышли из гостиницы, им навстречу проехал грузовик, из кузова которого, словно из спины
Вольф, как производное еврейского народа, склонного ко всякого рода исступлениям и подражаниям, в ответ тоже поднял руку, при этом пальцы как-то сами собой неловко сжались в кулак. Господин Цельмейстер буквально онемел и до самого цирка пытался разъяснить, что «марка упала настолько, что господам солдатам и господам рабочим нечем платить за билеты на мои выступления», посему следует держаться от них подальше. Затем он произнес историческую фразу: «скоро наступит голод и на улицах будут стрелять».
Вольф едва не сорвался – остро захотелось напомнить, что в городе уже три года стреляют, но промолчал. Господин Цельмейстер настолько надоел ему, что вступать с ним в спор, тем более указывать ему на очевидное, значило терять уважение к себе. Если бы не контракт и сомнения в верности Ханны, он бы давно расстался с ним.
Ханна, Ханни! Вольф надеялся на нее, как на соломинку! Он верил, что, вернувшись к истокам, на дорогие его сердцу берлинские мостовые, он наконец сможет избавиться от непомерно располневшего господина Цельмейстера. Все его надежды были связаны с Ханной, с ее редким здравомыслием и деловитостью. Только ей Мессинг мог доверить себя. Она занялась бы ангажементом, Вольф подготовил бы новую программу, и уже через несколько лет они добились бы финансовой независимости, а следовательно, и свободы.
Имя и фамилия медиума аршинными буквами печатались на первых полосах самых известных газет. О нем судачило радио в самых разных частях земного шарика, в примитивной шаровидности и миниатюрности которого Вольф убедился на собственном опыте. Его не беспокоили судебные издержки из-за разрыва контракта с господином Цельмейстером. Вольфу казалось, что, умея находить предметы в карманах состоятельных граждан, он сможет запросто извлечь оттуда и звонкую монету. Они с Ханной накопили бы деньги и по-настоящему взялись за учебу.
С высоты четырнадцатого этажа хочется заметить, что эти меркантильные расчеты были густо приправлены воспоминаниями о прелестях любимой женщины. Мечтая о ней, он буквально таял.
Первое, на что сделал ставку господин Цельмейстер, был цирк Буша, однако в тот день им так и не удалось встретиться с герром директором. За три года здесь практически забыли о цирковых представлениях. Хозяин за хорошие деньги [15] сдавал громадное помещение митингующим самых разных политических окрасов. Им повезло попасть на митинг правых, сорвать который левые посчитали делом чести. Драчка получилась немалая, с револьверной пальбой, воем полицейских сирен, наездом солдат, пытавшихся перегородить улицу заграждениями и направить особо отчаянных головорезов в предместья.
15
Германская революция отличалась от русской уважением к собственности. Любая политическая организация предпочитала арендовать помещение, а не захватывать его силой оружия.
Воспользовавшись моментом, Вольф сбежал от господина Цельмейстера и отправился на поиски Ханны. Шагал как-то отрешенно. Классовая драка возле цирка ввергла его в задумчивое состояние. Не надо быть Мессингом, чтобы догадаться, какое будущее ждало такого человека, как он, в стране, где сначала выламывают двери, потом вежливо предлагают их не закрывать.
Дверь в доме для рабочих, куда до войны Мессинг приходил заниматься немецким, открыл инвалид на костылях, в котором он сразу признал отца Ханны. На его вопрос он ответил, что Ханна здесь больше не живет, назвал адрес и захлопнул дверь. От дальнейших расспросов Вольф отказался. Инвалид с порога плеснул в него таким пучком остро заточенных мыслей, что он едва успел увернуться. А может, просто смелости не хватило узнать правду? Хотя, если перебрать его мысли по одной, в них и намека не было на род деятельности, который был особенно популярен в Берлине среди молодых женщин. Его помыслами владела приводившая в отчаяние загадка: как прокормить семью [16] ? В последний перед захлопыванием двери момент Вольфа вслед за неразрешимым ребусом окатили проклятьями, в которых отчетливо читались обида, зависть, ненависть к «безродному плутократу», одному из тех, кто сосет кровь из пострадавших на войне.
16
27 апреля 1921 года комиссия по репарациям обязывает Германию выплатить 132 триллиона золотых марок (6,650 миллиона фунтов стерлингов). Цены сразу подскочили в несколько раз, а к концу года за один доллар давали несколько десятков тысяч марок. Рекорд был поставлен в ноябре 1923 года, когда за один доллар давали 4 200 000 марок.
Не доверяя отчаянию, Мессинг направился по указанному адресу. Между тем предстартовое волнение все сильнее овладевало им. Скоро он потерял ориентацию, ноги переставлял механически, пока не обнаружил, что очутился в сквере, в котором когда-то малолетний тщедушный Вольф Мессинг прятался от здоровяка Вайскруфта.
Здесь Вольф впал в состояние столбняка…
– Вам плохо?..
Мессинг открыл глаза. Увидал жуткую картину: к нему склонилась напоминающая сову особа женского пола и пялилась через странного вида стеклышки, насаженные на красивую палочку. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Спасли остатки каталепсии, в которой Вольф пребывал.
У него началось бурное потоотделение, женщина внезапно отшатнулась, оттащила кудрявого матросика, пытавшегося схватить его. Матросик окончательно привел Вольфа в чувство. Взыграла классовая гордость, не позволившая беспризорнику из Гуры Кальварии, да еще запятнанному иудейским происхождением, пасовать перед буржуазным отпрыском чистых германских кровей. Тут еще к скамейке подскочил пузатый господин с золотой цепочкой на брюхе. Цепочка напомнила о господине Цельмейстере, сумевшем за то время, что он работал со Мессингом, в несколько раз увеличить ее толщину.
Прочь, наваждение!
– Спасибо, мадам, – ответил Вольф. – Что-то с сердцем. Теперь мне значительно лучше.
Вежливость порой способна творить чудеса. Когда же он достал из нагрудного кармана дорогостоящий батистовый платок и вытер обильно выступивший пот, его признали за своего и предложили помощь.
Он отказался, передохнул и бросился по указанному адресу.
Вольф застал любимую женщину дома. Она жила одна. Она не вышла замуж, она ждала его, она хранила верность. И вот Мессинг явился – в добротном костюме, на плечах пелерина, волосы до плеч. Он смотрел на нее, стоявшую у окна, сложившую руки на груди, страшно исхудавшую, окончательно повзрослевшую и необъяснимо мужественную, и вдруг решил, что прямо сейчас они отправятся в комиссариат и поженятся.
Казалось, она все поняла. Она зарыдала. Вольф подошел, обнял ее, напомнил, что она хорошая, добрая. Ханни, ты очень умная и стойкая. Превращать ли в прямую речь?
На следующее утро Ханна потащила Мессинга на первомайскую демонстрацию.
Вольфа представили как нового товарища, действовавшего за границей. Когда же он перевел с русского брошенную вскользь фразу, даже те, кто косо посматривал в его сторону, приняли за своего. Так Мессинг связал свою жизнь с красной звездой. Что касается свастики и «идеалов», этому посвящен особый рассказ, чтобы каждый мог убедиться, какая беда более других досаждает людям.