Вольф Мессинг
Шрифт:
До остального я додумался сам. Не стану отрицать очевидное — не только додумался, но и выудил. Однажды, растворив окно в своем номере, уловил ароматную, наполненную самыми разнообразными размышлениями, струйку дыма. Я поспешил захлопнуть створки, направился вглубь комнаты, но знакомые географические названия, военные термины — «скоростные бомбардировщики», например, — и, что было притягательнее всего, сгустки ожесточенных, сумбурно-гневливых ругательств вернули меня к подоконнику. Я проклял себя за неуместное и крайне опасное в советской стране пристрастие к угадыванию чужих мыслей и чуть приоткрыл форточку.
Так и есть, «Герцеговина Флор».
Несколько ночей я вслушивался в рассерженный, с легким кавказским акцентом, говорок. Общая направленность
Чем гуще были струйки табачного дыма, тем отчетливее и живее перед умственным взором Мессинга рисовалась настольная лампа, из-под плоского ажурного абажура которой стекал (именно так!) мягкий свет, освещавший письменный стол и посасывающего трубку человека, восседавшего в кресле. Прямо виднелся громадный стол для заседаний, на нем читались наваленные грудой географические карты. Света там было чуть-чуть.
Незримый окуляр сдвинулся в сторону, и в поле моего зрения отчетливо очертились отделанные деревянными панелями стены. В правом углу, подальше от окна, вновь нарисовался заваленный бумагами рабочий стол. Четко обозначились пепельница, подстаканник с цветными карандашами, письменный прибор. Прорезалось усталое донельзя лицо хозяина кабинета. Время от времени он вставал и, покуривая, начинал расхаживать по кабинету. При ходьбе его контуры заметно размывались, всякое движение странным образом удваивало, а то и утраивало его очертания. Когда же индуктор, одетый в полувоенный прилегающий френч, галифе и мягкие сапоги, застывал на месте, отчетливо проступала ярость, с какой он взирал на разбросанные по столу документы. До меня с легким дребезжанием доносились гневливые ругательства — что делать с этой грудой информации, с начала года ворохом посыпавшейся на него и настойчиво доказывающей, что следующей жертвой агрессора станет владычица морей. В долетавшем до меня речитативе не было пауз, деления слов на фразы — только жесткие и яркие эмоции. Они гулко и болезненно отзывались в моем сердце. Оно колотилось как простуженное.
Для того чтобы воспроизвести мыленные речитативы, мне придется резать их на куски и исключительно для удобства чтения заполнять пропуски.
«О том же заявил и Гитлер в (последней речи) в рейхстаге, в которой он снисходительно предложил английским империалистам мир. За чей счет возможна (сделка)? Ответ сам собой. Разведданные, кажется, (кому кажется, зачем кажется, в каком месте кажется?) (подтверждают). Разве что без толку донесение военного атташе. Подвесить бы его (за яйца), темнит двурушник, наводит тень (на плетень). Ишь как завернул, якобы некий берлинский доброжелатель подбросил аннон(имное) письмо (с предупреждением) — Гитлер сменил азимут. Как он может сменит (азимут), когда Британия обосралась от страха, а английское правительство отдало (приказ) об эвакуации Лондона?!»
Индуктор вернулся к столу, еще раз перечитал сообщение.
« 31 июля 1941 высшее военное руководство Германии было ознакомлено с решением фюрера напасть на Советский Союз. Доклад делал Гальдер, возражений не было». [66]
Что это, преступная (слепота), сознательная попытка ввести (руководство) (страны) в заблуждение? С атташе (разберемся), кто он, на чью (сторону) работает. Но даже если недалеко от (правды), Иосиф, кто из нас сумасшедший? Скоро осень, шторма, (преимущество) британского флота (подавляющее). Не безумец же (он)? Вай-вай-вай, (а если) безумец?
66
После эвакуации английских войск из Дюнкерка английское правительство отдало приказ об эвакуации Лондона.
Приказ о начале разработки плана нападения на Советский Союз был отдан 21.07.1940. Руководствоваться надо было теми наметками, которые обсуждались в германском руководстве сразу после кампании в Польше и до нападения на Францию. Роковое решение было объявлено германским генералам 31.07.1940 в Бергхофе. 18.12. 1940 Гитлер подписал план «Барбаросса» и через несколько дней этот план лежал на столе у Сталина.
Индуктор просмотрел еще одну бумажку. Поднес к глазам, я увидел.
« Потери немецкой авиации в небе над Англией превзошли все разумные пределы. На 15 июля сбито бомбардировщиков… истребителей…»
«А повернуть на восток, не расправившись с Англией, — это (не безумие)? Это взве-шен-ное решение??»
С высоты четырнадцатого этажа утверждаю, менее всего Мессинга занимали военно-политические аспекты этой проблемы. Меня мало интересовало, куда Гитлер нацелит свой следующий удар, кто и как скоро станет следующей жертвой — Англия или Россия? Трудно было поверить, чтобы мой берлинский знакомый, загодя объявивший себя «властелином территории тайны», настолько легкомысленно готов поддаться голосу сладкоголосого «изма»? Неужели с перерывом всего в несколько месяцев, «зовущий» заставит его рискнуть схватиться с кремлевским балабосом? Ведь они, хотя бы на время, подружились. Хотелось, чтобы их дружба продлилась как можно дольше.
Другое вгоняло в холодный пот — оторопелое, разъедавшее душу бессилие, испытываемое таинственным индуктором. Это в тот момент, когда личный «изм» уверил его, — ты, Иосиф, способен видеть всех и вся насквозь.
Ты разгромил оппозицию — (раз).
Ты построил (основы) социализма — (два).
Ты построил больше (всех) танков и самолетов — (три).
Ты превратил страну в единый военный лагерь — (четыре).
Ты принял закон о восьмичасовом (рабочем) дне — (пять).
Ты выпестовал смену продажным троцкистским (военспецам) — (шесть).
Нет такой (силы) способной обвести тебя (вокруг) пальца — (семь).
Готов дать голову на отсечение — это вовсе не было внутренним восхвалением! Это было последовательное, без тени улыбки, перечисление доводов, которые должны были открыть глаза любому обнаглевшему агрессору, который осмеливается тешить себя мыслью о возможности победы над Советским Союзом. Кто сможет совладать с таким набором достоинств?!
Следом донеслось разочарованное — как бы не так!
Бедный Иосиф выругался — цис рисхва (черт побери! груз.)?!
Я не мог отделаться от ощущения, что мой неведомый индуктор никак не мог содрать с себя какую-то чудовищно липкую паутину. Он не мог понять, с помощью какого невероятного трюка его заставили сойти с проторенной дороги «марксизма-ленинизма» и заманить в темный лес гаданий на кофейной гуще, в дебри самой дикой поповщины, бабкиных сказок, умозрительных, пропитанных реакционным мракобесием символов, самых невероятных контрреволюционных предположений.
Как им (удалось) обвести (его) вокруг пальца? Чем в таком положении может помочь «классовый анализ»?
Это было невыносимое для Иосифа состояние.
Должен признаться, облачко гнева, раздражения, матерных слов и каких-то непонятных восточных проклятий, связанных с каким-то «могетханом», недолго висело в кабинете. Хозяин как человек практический сумел справиться с обидой и разочарованием и, овладев собой, задался вопросом — если классовому врагу удалось увлечь его «за горизонт», на неизученное поле битвы, значит, надо найти специалистов, знакомых с «территорией тайны». Следовательно, ему нужен проводник, который помог бы ему разобраться в этой мешанине тайных знаков, предзнаменований, религиозных предрассудков, с которыми он расправился еще в самом юном возрасте, когда его с позором выперли из Тифлисской семинарии.