Вольф Мессинг
Шрифт:
Не спеши!
Кто он, этот (приблудный) маг?
Вел себя достойно, опыты забавны, даже интересны. В них что-то есть. В меру подобострастен, по-видимому, врет как сивый мерин, впрочем, на лжи партия его не поймала. Не надо спешить. Не спеши, Иосиф. Сейчас (не время) отмахиваться от любых, даже самых диких бредней, тем более когда идет речь о (внутренних) механизмах принятия решений в германском руководстве. Партия не простит подобного легкомыслия». [67]
67
Полезность для руководителей страны хотя бы поверхностно ознакомиться с вопросами из такой неподходящей для серьезных норматиков области, подтверждается хотя бы тем фактом, что фюрер, в частности, считал, что на месте Сталинграда находилась столица хазарского каганата, поэтому удар в направлении Волги рассматривался как уничтожение гнезда древнего иудаизма. Здесь кроется одна из составляющих его упорного желания зацепиться за Волгу и не
Историк Л. Н. Гумилев пишет: «Фашистские идеологи исходили из того, что в глубокой древности на Востоке возникла некая страна Шамбала — центр могущества и насилия, управляющий стихиями и массами. Маги — водители народов, якобы, могут заключать с Шамбалой мистические союзы, принося человеческие жертвы. По мнению вожаков нацизма, массовые человеческие жертвоприношения, побеждая равнодушие «могуществ» — сил мрака, побуждали их к помощи жертводателям. Потому-то и были убиты шесть миллионов евреев и семьсот пятьдесят тысяч цыган, что в этом руководители нацизма якобы видели глубокий магический смысл. Они обосновывали свои злодеяния верой в «силы мрака», но легенда, на которой они будто бы базировались, была плодом и последствием глубокого невежества европейского обывателя XX века».
Для большей убедительности приведу отрывок из «Дневников Гесса (Рудольф Гесс, член Тайного кабинета и заместитель Гитлера в нацисткой партии, посвященный из ближайшего окружения Гитлера, член общества «Туле»): «Поход Германии на Восток, по сути, был санкционирован Центром космического контакта на Земле, так называемой Шамбалой. Махатмы не только подсказали Гитлеру необходимость разгромить источник пролетарского зла, захватившего территорию Россию, но и направили в генштаб рейха своих специалистов. Воины Шамбалы (тибетцы) оказались не только в личной охране фюрера, но и в центре стратегического планирования. Именно они называли день, и даже час нападения. Беда в том, что Адольф был наполовину сумасшедшим и наполовину гением, и первое взяло верх над вторым: он отдал приказ уничтожить под корень все сущее на пространствах противниках. Это полностью изменило отношение Махатм к нему. И хотя посланники Шамбалы оставались при Гитлере до его последнего часа и лишь позднее были перебиты русскими, энергетическая поддержка Шамбалы исчезла. Уже к середине 1942 года мы были обречены на полное поражение».
Итак, подлинные объяснения чудовищному, иррациональному и в каком-то смысле гибельному для самих нацистов истреблению людей заключается в том, что они относились к этим злодеяниям как к форме магических жертвоприношений. Этот вывод прямо вытекает из учениий об оккультной сфере, безотносительно к тому, являлись ли эти тайны истиной или выдумкой. Принесение в жертву «неполноценных» народов является суровым напоминанием самым заядлым прагматикам и трезвомыслящим людям, до чего могут довести «измы» (то есть «идеологические химеры») не только отдельных безумцев, но и целые народы, если дать им волю.
Подобных примеров, когда всякого рода «эйдосы», (в данном случае «оккультизм» или «идеология») первенствовали в определении военных и политических задач, в истории немало. В этот ряд можно включить и маниакальное желание распространять «демократию» штыками.
Автор вправе предположить, что Сталину было известно о подспудной решимости фюрера свести счеты с хазарами, и эта капля тоже легла в чашу нашей победы.
Кремлевский индуктор решил уделить заезжему гастролеру несколько минут.
Встреч было две, обе состоялись на Ближней даче. О них нигде не упоминается, не сохранилось (надеюсь!) никаких письменных отчетов, чему я безмерно рад, так как спустя пятнадцать лет меня едва не приписали к числу «ярых сталинистов», подпиравших кровавый режим психологическими опытами. Кукурузник пытался пришить мне дело об участии в масонском заговоре, хотя, повторяю, Мессинг всегда с подозрительностью относился ко всякого рода розенкрейцерам и масонам, свихнувшимся на поклонении самым реакционным и отвратительным «измам», а также вразнос и в розницу торгующими не принадлежащими им тайнами. Дело ограничилось опалой. Мессингу запретили выступать в крупных городах, особенно в Москве, так что ему представилась уникальная возможность познакомиться с глубинкой его новой родины.
Я не в обиде на Хрущева, за такого рода ссылку. Она того стоила.
Во время первой беседы Сталин по большей части интересовался фактами моей биографии — откуда я родом, где бывал, какое у меня образование, что мне понравилось и что не понравилось в Стране Советов. Его куда больше занимали всякого рода курьезы, вроде происшествия в Эйслебене, чем мои встречи с Гитлером.
Мысли балабоса были неприкасаемы, причем, он не пользовался никакими мыслительными приспособлениями, разве что по ходу разговора дымок доносил до меня очищенные от примеси лишних слов, краткие, но емкие комментарии к моим ответам — например, «мудак», «не хватает нам своих оппортунистов», «врет как сивый мерин», «в проработку бы тебя, двурушника», «комсомольцам бы тебя на закуску». Про себя он откровенно посмеивался над «заезжим» оккультистом. Посмеивался над собой, доверчивым и наивным. Менее иронично он стал себя вести, когда я признался, что в советской анкете мне больше всего не понравилась графа «происхождение».
— В чем дело, Мессинг? — спросил вождь.
— Финк посоветовал написать «из бедной крестьянской семьи»?
— И что?
— Нашу семью трудно назвать «бедной». Скорее, «нищей».
Сталин заинтересовался.
— Отец лупил?
Я кивнул, потом признался.
— Шкуру драл. Если догонит…
Балабос чему-то засмеялся. Правда, эта легкая благожелательность ни на йоту не уменьшила его подозрительность.
Скоро эта игра ему надоела и он решил завершить встречу. На прощание придвинулся поближе и, ткнув трубкой мне в грудь, предложил свою помощь.
— Если вы, товарищ Мессинг, в чем-то нуждаетесь…
Я сознательно потянулся за дымком, попытался поглубже погрузиться в синеватое облачко знаний.
То, что я узрел, доконало меня. Под моими ногами разверзлась бездна — все та же грязная, мелко выкопанная яма в осеннем промозглом лесу. В ней даже тщедушному Мессингу не поместиться. Почему палачи, исполняя самый жестокий приказ, всегда позволяют себе лениться?
Далее наступила зимняя, свежая ясность. Предложение «помочь» являлось одной из самых коварных ловушек, в которую нередко попадали даже очень неглупые люди. Сталин, насколько мне стало известно, обожал финальные сцены примирения, будь то с Бухариным, Вознесенским или Павловым. [68] Всех их после вынесения приговора привозили к вождю, где тот ласково общался с осужденными и как бы давал надежду на прощение. После чего, обнявшихся с вождем двурушников, поверивших в милосердии народной власти, ставили к стенке.
68
Бухарин Н. И.(09.10.1988 — 15.03.1938) — видный советский партийный и государственный деятель, известный экономист, академик АН СССР (1929). Глава «правой оппозиции». Личный друг Сталина. Попал под каток репрессий и был расстрелян.
Вознесенский Н. А.(18.11(01.12). 1903 — 01.10.1950) — видный советский партийный и государственный деятель. С 1939 года зам. Председателя СНК, затем Совмина, председатель Госплана с 1942 по 1949 годы. Выдающийся российский экономист, сумевший за все годы войны сводить без дефицита военный бюджет.
Павлов Д. Г.(23.10.1897 — 22.07.1941) — генерал армии, командующий Западным фронтом в начале войны. После разгрома фронта 30.06.1941 отстранен от командования и арестован. Ему было предъявлено обвинение в том, что он «проявил трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, допустил развал управления войсками, сдачу оружия и складов противнику, самовольное оставление боевых позиций частями Западного фронта и этим дал врагу возможность прорвать фронт…». 22.07.1941 Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Павлова к лишению воинского звания и к смертной казни с конфискацией имущества. В этот же день расстрелян. Посмертно реабилитирован.
Предложение «оказать поддержку» являлось лучшим способом расколоть любого, даже самого осторожного и хорошо замаскировавшегося контрреволюционера. Попроси я что-нибудь для себя, значит, он имеет дело с мошенником, пекущемся о собственной выгоде. Заяви, что мечтаю принять посильное участие в строительстве коммунизма, но только где-нибудь поближе к Кремлю, окажусь лицемером, или, что еще хуже, вредителем. Откажусь от помощи — сразу ясно, двурушник. В любом варианте стенка обеспечена!
Как пробить его подозрительность?
Мессинг взял да ляпнул.
— Товарищ Сталин, я больше не могу жить в гостинице за чужой счет, питаться по талонам.
— Что же вы хотите? — удивился он.
— Хочу работать как все советские люди. Устраивать представления, объяснять зрителям, что тайны психики это тайны непознанного. Хочу из своего кармана оплачивать номер, платить за еду.
— Другими словами, вы нуждаетесь в средствах?
— Да. В заработанных средствах.
Сталин задумался, потом предложил.
— Так в чем дело? Отправляйтесь в сберкассу и попросите выдать вам… ну, хотя бы сто тысяч рублей. Если спросят, кто разрешил, ответьте, Сталин разрешил. Вы же гипнотизер и маг.
— Если вы разрешаете…
— Попытка не пытка, товарищ Мессинг.
Начальник охраны Ефимов и его шофер А. Кривченков — их фамилии я вычитал в протоколе, составленном на месте происшествия — довезли меня до города. По моей просьбе Кривченков остановил машину у первой встретившейся на пути государственной сберкассы.
Мы вошли в зал. Время было ранее. К контролеру стояла очередь из трех посетителей. У окна кассира, пожилого, нездорово худого человека, было пусто.
Я подошел к окну и протянул вырванный из школьной тетради листок, на котором еще в присутствии Иосифа Виссарионовича написал: «Прошу выдать 100 000 рублей Мессингу Вольфу Григорьевичу», подпись — Мессинг. Одновременно дал установку. Кассир внимательно перечитал написанное и попросил предъявить паспорт. Я протянул ему документ. Кассир тщательно сверил имя отчество и фамилию, затем отсчитал десять пачек по десять тысяч рублей. Я взял их и передал Ефимову. Начальник охраны и сталинский шофер приняли деньги и отнесли на стол, на котором клиенты обычно оформляют финансовые требования.
Лица у обоих стали полумертвые и бледные.
В зале было тихо. Когда я приблизился к столу, Ефимов послал Кривченкова за заведующей сберкассы, а сам сел составлять акт. Пришла заведующая, мы вчетвером подписались под документом о получении и приеме денег, после чего я попросил пригласить кассира.
Несчастный старик взглянул на сложенные на столе деньги и ознакомившись с актом, а также с моей бумагой, которую предъявила заведующая, потерял сознание.
Я поспешил вызвать скорую помощь. Бригада появилась на удивление быстро, вместе с нею в зал попытался войти милиционер, однако Кривченков, предъявив удостоверение, попросил удалить из зала посторонних и встать у дверей. «Никого в зал не пускать!» — распорядился он.