Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Шрифт:
— Рыбу выбрасывай! — будто не слыша слов Пухова, снова завопил Петин.
— Ах, рыбу? Рыбу можно. На кой она нам, — проговорил Николай Кораблев и этим вызвал взрыв хохота у Пухова и Акима Морева.
— А тарантас — нет. Тарантас с собой возьмем… колесовать старшинку будем… при всем честном народе! — орал Пухов, хохоча. — Ну, взяли! Командарму, ясно, не положено таскать добычу. Ух! Взяли!
И задок тарантаса, сочась тиной, лег на корму большой лодки.
— Голытьба, не падай духом! — уже сидя за веслами, подчеркнуто шутливо
— Куда прикажешь, товарищ командарм? Давай скорее, а то добыча пересохнет! — похлопывая рукой по задку тарантаса, прокричал Пухов и снова захохотал.
— На Стрелку, — ответил, наигранно смеясь, Петин.
— Правильно: там место удобное — колесовать тебя, — согласился Пухов и проговорил тише, обращаясь к Николаю Кораблеву: — Вот влипли. Перед Акимом Петровичем неудобно: позвали рыбу ловить, а поймали задок тарантаса.
— Может, выкинуть его, задок? — предложил Николай Кораблев.
— Ну, нет, — запротестовал Пухов. — Для потехи повезем. А в самом деле, как он попал в озеро?
— В первые годы революции кулаки прятали в озерах тарантасы, даже сбрую, в надежде — наступит день, достанут, — пояснил Николай Кораблев.
— Вот мы и достали. Оглобли бы еще да передок с конем, — снова расхохотавшись, проговорил Пухов.
Стрелка — песчаная коса, лежащая ниже по течению, — разрезала левый рукав Волги на два протока. Что там решил поймать Петин? На мели, на песке?..
— Ну, надо подчиняться, — сказал Пухов, всматриваясь в Стрелку. Всмотрелся, нагнулся, разогнулся, прикинул козырьком ладонь к глазам и крикнул: — Дикарь! Шестное же слово, дикарь. «Шестное» — так Николай Степанович произносит, мой шофер. Не честное, а шестное… Не видите? Вон топчется на мысу.
На «язычке» Стрелки и в самом деле топтался кто-то, вскинув руки, будто исполняя какой-то древнейший танец. Солнце било нагого человека в спину, и он казался прозрачно-восковым.
— Ба-а-а! — чуть спустя, заорал Пухов. — Опарин! Шестное слово. Как это его туда занесло?
А с косы доносился истошный призыв:
— Спасайте! Погибну ни за тиньтюлюли!
Вскоре, выскочив на косу, все окружили Опарина. Губы у него посинели, тело дрожало, будто студень.
При других обстоятельствах его, конечно, немедленно одели бы, уложили на дно лодки и в крайнем случае отправили бы к костру обогреться. А тут Пухов подошел к нему, опустился на колени и начал, как диковинку, рассматривать, спрашивая:
— Из какой эпохи прибыл, товарищ первобытец?
— Мне бы водки. Стакан, — не владея губами, еле выговорил Опарин.
— Водки? Э-э, брат! Это у вас там, в далекой эпохе, глохтят. А у нас поход против напитков вредоносных. Не читал? Эге! — неожиданно вскрикнул
— Велик он мне, — по-детски наивно и обиженно сказал Опарин.
— Велик? Как будто в универмаг пришел. Надевай!
Опарин оделся.
Брюки Пухова свисли на нем так, что концы волочились по песку.
— Вот бы тебя такого в облисполком. А, Маркыч? Все-таки как ты сюда залетел? — уже серьезно спросил Пухов.
— Убежал от жен наших и переплыл протоку. Еле добрался: хлебнул. Обратно плыть побоялся. Ну, и ждал: не миновать вам этой протоки.
— Как они там?
— Злятся, конечно. Впервые за весну выехали погулять, а мужья запропастились. А тут и я сбежал. Наверное, тысячу чертей нам посылают.
— Вот что, Маркыч, ты наблюдай за нами, указания давай, вроде высшее командное начальство. А мы — за работу! — И Пухов первый направился к лодкам.
— А это что у вас — колеса?
— Дарим тебе на вечные времена. Во! — по-мальчишески вскинув кулак, как бы клянясь, торжественно провозгласил Пухов.
— На кой они мне?
— Бери! Дареному коню в зубы не глядят. Конечно, не в личное пользование, а для облисполкома: разбогатеешь.
Невод снова стали забрасывать. Но его и скидывали и тянули уже не с прежним запалом. Никто, кроме Петина, не верил в успех, тем более, что Пухов сказал:
— Сейчас появится новое обстоятельство для колесования старшинки.
Но невод неожиданно зашевелился, натянулся и начал дергаться с такой силой, точно в мотню попался живой бык.
— Эге! Там есть что-то! — воскликнул Николай Кораблев, а Петин, подплыв на лодке к тому месту, где топырилась и вздрагивала мотня, возрадованно прокричал:
— Тяни! Давай! Есть — чудо! Обязательно чудо! — Он так кричал не потому, что верил: удастся захватить ту самую рыбину, какой он хотел удивить всех. Он так кричал потому, что ему страшно хотелось поймать «чудо», чтобы смыть с себя позор и увернуться от злых издевок Александра Пухова.
Но в невод попалось в самом деле что-то крупное: оно упиралось, металось из стороны в сторону, и все, тянувшие невод, серьезно приналегли, молча, сосредоточенно посапывая…
Петин уже в середине невода. С презрением отталкивает ногами рыб, рыбешку, нацеливаясь на мотню, раскинув руки, будто вратарь во время азартной игры… И вот он кинулся, и вот он упал, и вот заорал:
— Спасай!.. Тяни! — и вдруг пропал в мотне, увлекаемый кем-то, затем всплыл, и его снова кто-то потащил в глубину, а он не то лежал на этом живом, не то сидел верхом, крепко вцепившись впереди себя во что-то.