Волга впадает в Гудзон
Шрифт:
Турецкий после небольшой паузы завершил тему:
— Выделишь в отдельное делопроизводство все, что касается найденных драгоценностей, и передашь ребятам, занимавшимся тем расследованием; постановление о повторном возбуждении дела я уже написал, материалы из архива отозвал… Все отправишь сюда, на имя Константина Дмитриевича Меркулова, он сообразит, кому что… Как твой Калина — не слишком протестовал, узнав, что едет на Украину вместе с Яковлевым?
— Что вы, Александр Борисович! — Дубинский вдруг рассмеялся. — Не только не протестовал — едва не плясал от радости. Понимаете, он ведь впервые в жизни прикомандирован к Генпрокуратуре. Ну и, конечно, надеется, что, если все сложится, его заметят.
— Можешь передать своему Калине, что уже заметили, — усмехнулся Турецкий. Потом пристально посмотрел на Дубинского, немного поколебался и наконец сказал моментально покрасневшему следователю: — Да ты небось и сам заметил, но все же опережу события: Слава… Вячеслав Иванович наш и на тебя глаз положил. Так что надейся и жди! А Калина, насколько я понял, с тобой работает постоянно?
— Не то чтобы постоянно, — честно ответил Владимир Владимирович, — но довольно часто. Мы с ним друг друга неплохо понимаем.
Пояснять Турецкому, что на самом деле именно он «понимает» Калину, а на деле — является одним из немногих, способных терпеть Игорев ядовитый характер за высокий профессионализм оперативника, он, конечно, не стал. Вместо этого поинтересовался:
— Александр Борисович, у меня еще один вопрос есть. Показания Аркадия Шварца интересуют американцев в полном объеме?
— Что ты имеешь в виду?
— Историю с переодеванием… То есть с гримом. Ну и арест менеджера клуба, отбывшего в отпуск, на Мальдивах…
Турецкий немного подумал, прежде чем ответить.
— Давай сделаем так: этот псевдобольной Сибиркин у нас сегодня, если не ошибаюсь, вызван на четырнадцать тридцать?
Владимир кивнул.
— Послушаем, какую сказку он расскажет на этот раз, а там и решим. Возможно, обойдемся для Штатов его показаниями.
За то время, что Дубинский не имел чести видеть Гордея Васильевича Сибиркина, директор клуба заметно похудел, однако в кабинет Александра Борисовича вошел куда решительнее, чем можно было ожидать: именно выражение решимости читалось на его бледной, действительно болезненной физиономии.
«Наверняка об аресте Шварца уже знает, — усмехнулся про себя Владимир, — оттого и осмелел… Ну-ну!..»
Турецкий окинул Сибиркина быстрым внимательным взглядом и молча указал ему на стул: допрос по договоренности с Дубинским собирался на этот раз вести он.
— Как себя чувствуете, Гордей Васильевич? — поинтересовался следователь довольно сухо.
— Спасибо, мне значительно лучше…
— Очень хорошо. — Александр Борисович раскрыл папку с делом на нужной странице. — Мы с вами давно не общались, вам напомнить ваши предыдущие показания?
— Нет! — В глазах директора мелькнуло отчаяние. — Лучше их… выбросить!
Турецкий округлил брови и иронично посмотрел на Сибиркина поверх очков:
— Да что вы, Гордей Васильевич?! Это же официальный документ, а вы вдруг — выбросить… С чего бы это?..
— Я… Я все расскажу! — Директор тяжело сглотнул, мотнул головой и действительно заговорил, почти тараторя. — Поймите меня, я был запуган этим бандитом, затравлен… Я боялся, да! И не стыжусь, что боялся, каждый боится за свою жизнь!
— Конечно-конечно, — согласился Александр Борисович самым что ни на есть сочувственным тоном. — Так что же вы хотели сказать по сути данных вами показаний?
— Я… Я сказал в прошлый раз неправду! — выпалил Сибиркин и на мгновение прикрыл глаза. — Никакого менеджера Григорьева на самом деле не было, это был он — Шварц. Я его сам в первый раз не узнал в парике, с бровями и усами!
— С бровями? — не удержался Дубинский.
— Ну да… Брови налепил новые, цвет глаз поменял. Словом, совсем другая физиономия! А потом… потом он меня… Он мне… Он сказал, что, если я открою свою пасть — так и сказал «пасть», мне не жить.
На последних словах голос Гордея Васильевича сорвался до сипа. Он откашлялся и продолжил:
— Он… Это он велел мне отправить нашего менеджера в отпуск, денег ему дал, я не знаю сколько, но тот был доволен, поехал с семьей. А себя велел оформить на его место временно, и документы были, наверное подложные. Я так думаю.
— И вы на это пошли, — констатировал очевидный факт Турецкий. — Теперь, пожалуйста, подробнее о событиях того вечера, когда было совершено покушение на Мансурова. Надеюсь, на сей раз вы скажете правду.
— Чистую правду! — горячо заверил его Сибиркин. — Мы приехали втроем с этим парнем, поначалу все так и было — он представил мне его как родственника, и я высадил их позади клуба, сам поехал на парковку. Клянусь вам, я понятия не имел, что они задумали!
— Давайте перейдем к вечеру того дня.
— Да, к вечеру… На встрече он поначалу точно был, я его видел в зале…
— В гриме?
Сибиркин кивнул.
— Потом я не заметил, когда он поднялся и ушел за кулисы. За кулисы можно прямо из зала попасть, а иначе никак, в тот вечер все было заперто. Но я не видел, клянусь, когда он это сделал! Потом… Да, потом, когда встреча закончилась, Мансуров со своим помощником и охраной какое-то время оставались на сцене, ждали, пока все покинут клуб… так положено, понимаете?
Александр Борисович кивнул.
— Я, помнится, предложил покойному Ренату Георгиевичу отужинать у нас, но он отказался. Тут меня и окликнул Аркадий, из-за кулис, уже в натуральном своем виде, без грима. Я едва на ногах устоял, когда обнаружил это… это преображение! Даже плохо помню, что он тогда говорил, только в машине, когда мы ушли из клуба, сообразил, что нужно ехать насчет выставки, встреча назначена.
— Странно, — произнес Турецкий, — странно, что никто из ваших сотрудников ничего не заподозрил, не узнал его хотя бы по голосу.