Волгины
Шрифт:
Командир полка шагал по дорожке все беспокойнее. Крепкая загорелая шея его побагровела от волнения. Наконец между березками мелькнула приземистая, твердо шагающая фигура, ветви раздвинулись, и на дорожку вышел генерал. Он был в просторном кителе с полевыми петлицами и железными, выкрашенными в зеленый цвет звездочками.
Полковник скомандовал: «Смирно! Равнение на середину!» — и, быстро подойдя к генералу, выпятив грудь, отдал рапорт. Генерал пожал командиру и комиссару полка руки и, озарив пухлощекое доброе лицо уже
Мягко ступая вдоль шеренги и отечески ласково поглядывая на серьезные лица летчиков, генерал произнес речь. Это было напутственное слово перед еще более суровыми испытаниями, слово о той священной ответственности, которая лежала на каждом офицере и солдате Красной Армии и особенно на советских летчиках.
По тому, каким говорил генерал, по смыслу его речи Виктор заключил: все напряжение физических и душевных сил, пережитое в последних боях, — ничто по сравнению с тем, что предстояло сделать и пережить.
— Мы уже бьем немецких ассов и будем бить, — хрипловатым, усталым тенорком говорил генерал. — Наши самолеты превосходного качества, и по численности мы вскоре превзойдем фашистскую авиацию. Наши летчики храбрее, бесстрашнее. Они сражаются за правое дело и потому победят. Среди вас теперь есть молодые, недавно окончившие школу пилоты, — это летчики новой выучки. Они должны показать себя не хуже старых.
Генерал пожелал истребителям боевой удачи, подозвал адъютанта. Тот подошел с папкой и бумажным свертком. Боец поставил маленький столик и стул. За столик сел адъютант, развернул папку и из свертка вынул несколько белых коробочек.
Виктор встретился с ищущим взглядом генерала и, почему-то ощутив необычное волнение, покраснел до самых ушей. Виктору показалось, — генерал затаил на губах улыбку.
— Лейтенант Волгин! — услышал Виктор знакомый голос и, видя все как в полусне, вышел. Молодые березки, освещенные солнцем, слились в его глазах в пестрый хоровод.
Он поднял глаза и очень близко перед собой увидел зарумянившееся лицо генерала, неглубокий коричневый шрам — на правой его щеке — память о Халхин-Голе.
— Лейтенант Волгин! Вам выпала честь быть одним из первых среди славных летчиков, отличившихся в боях за Родину, — торжественным голосом произнес генерал. — От имени Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик за проявленную отвагу вручаю вам орден боевого Красного Знамени.
Виктор принял белую картонную коробочку и, запнувшись, не сразу ответил:
— Служу Советскому Союзу!
Генерал протянул руку. Не замечая ее, Виктор растерянно и влюбленно смотрел в насмешливые и добрые глаза генерала. Он все еще не догадывался переложить коробочку из правой руки в левую и пожать руку генерала.
Командир полка нетерпеливо кашлянул.
— Ну, брат Волгин, — пожурил генерал, — шесть самолетов сбил, а такой недогадливый… Давай руку, что ль… — и первый, взяв руку Виктора повыше кисти, пожал ее.
Виктор совсем смешался, только теперь поняв свою оплошность, но было поздно. Повернувшись кругом, он вернулся в строй.
— Разиня же ты… В левую руку надо было орден брать, в левую. Осрамился перед генералом и перед молодыми, — шептал Родя на ухо своему другу.
— Лейтенант Полубояров! — раздался голос генерала.
И Родя, хотя и ждавший награждения, но ошеломленный не менее, чем Виктор, излишне четко печатая шаг, выступил вперед. За ним были вызваны Сухоручко и его «ведомый» Задорожный. Генерал вручил Полубоярову орден Красного Знамени, Сухоручко и Задорожному — ордена Красной Звезды.
Поздравив истребителей, генерал тепло простился с ними, сел в маленький самолет-разведчик и улетел. А вечером штабная рация приняла приказ… Н-ский авиаистребительный полк перебрасывался на южный участок фронта, в район Запорожья.
Не леса, старые смоленские, лежали теперь вокруг нового места расположения авиаэскадрильи, а степь, серая и пыльная, выжженная солнцем. Аэродром разместился недалеко от железнодорожного узла, черного от угольной пыли и паровозного дыма. Плотный пояс зенитного заграждения окружал железнодорожный узел и небольшой участок оголенной степи, обрамленный светложелтыми полями вызревшей кукурузы.
Стояли неизменно погожие сухие дни с прохладными утрами и мглистыми вечерами Восточный ветер нес с ближайших шахт и голубеющих вдали терриконов угольную пыль. На худосочной траве, на листьях акации, у железнодорожного полотна лежал свинцово-сизый осадок.
Неприютной и скудной выглядела южная степь в сентябре, но Виктору она казалась теперь еще милее, чем прежде. Ее затянутые мглой, осевшие от старости курганы, подсолнуховые поля и бахчи, балки с чахлой порослью бузины и плакучими вербами, широкие и прямые грейдерные дороги и старые, полузаросшие молочаем и полынком шляхи и проселки, видные до самого горизонта, — все это было такое же, как и в окрестностях Ростова, — тот же наводящий на раздумье простор, те же однообразные краски. Отсюда, от крупной железнодорожной станции, большие шляхи вели прямо к Ростову, и это особенно волновало Виктора, наполняя его острым ощущением близости родного дома.
Каждое утро над степью на большой высоте, еле видимый в голубой дымке, пролетал немецкий разведчик, оставляя за собой серебристый шлейф отработанного газа. Зенитки молчали. Приказа об открытии огня не давалось. Летчики злыми глазами провожали вражеский самолет.
Наконец звенья Виктора и Полубоярова получили приказание облетать новые машины и проверить боевую подготовку молодых летчиков. На новых машинах огневые средства и броневая защита были усилены. Виктор сразу оценил их качества.