Волгины
Шрифт:
За складным столом, заваленным папками, сидел начпоарм, мужчина могучего телосложения, с пушистой, во всю грудь, изжелта-русой бородой.
Переложив палку в левую руку, Алексей не совсем ловко откозырял.
— Товарищ бригадный комиссар, старший политрук Волгин явился по вашему приказанию.
Начальник политотдела, не сводя с Алексея пытливого взгляда, протянул руку.
— Садитесь.
Алексей сел, скользнув взглядом по раскрытой папке с анкетой, на которой увидел свою фамилию. Это была та анкета, которую он заполнял в политотделе дивизии после прибытия с маршевой ротой.
— Вы знаете, зачем я вас вызвал? — спросил начпоарм, глядя на Алексея светлыми, изучающими глазами и бережно поглаживая свою роскошную бороду, точно лаская ее.
— Предполагаю.
— Ну-с, вот… Давайте сначала познакомимся. Вас я уже знаю по личному делу. — Начпоарм привстал. — Николай Владимирович Колпаков, бывший секретарь С-ского горкома партии. Волжанин, как видите.
Алексей, сохраняя официально-почтительный вид, пожал ему руку.
— О вас есть запрос из Москвы, — сказал начальник политотдела, перелистывая личное дело. — Вы, очевидно, знаете, о чем идет речь?
— Они требуют объяснения? — в свою очередь спросил Алексей.
— Пока они только запрашивают. — Начпоарм чуть приметно улыбнулся. — Повидимому, вы им очень нужны.
— Объяснение я посылаю лично наркому, — сухо ответил Алексей.
Начальник политотдела продолжал внимательно его разглядывать.
— Политотдел и военсовет армии знают о вашей работе на фронте и ничего плохого о ней не могут сказать, но вас хотят, повидимому, отозвать. Есть категория людей, которые должны быть там, где им положено быть, и это, конечно, правильно.
— Мне не хотелось бы уходить из армии именно теперь, — сказал Алексей.
— Ваш батальон хорошо провел операцию. Дивизия смогла выйти из окружения без больших потерь.
— Батальон потерял половину своего состава, товарищ бригадный комиссар, — жестко напомнил Алексей.
— Я знаю, — начпоарм недовольно поморщился, — но дивизия все-таки вышла с честью и сумела сохранить не только знамена, по и материальную часть.
— В этом заслуга бойцов, командира батальона капитана Гармаша и других командиров.
— И ваша, — добавил начальник политотдела.
Алексей пожал плечами.
— Я очень плохой военный…
— Слушайте, — с чуть заметной досадой заговорил Колпаков, — я говорю с вами не как старший начальник с подчиненным. Мы с вами оба в недавнем ответственные работники… и не рядовые… Во многом я вас понимаю: смерть жены, ребенка… Потом эта обстановка…
— Товарищ бригадный комиссар, — нетерпеливо перебил Алексей. — В тот день фронт был для меня ближе, чем служебный спокойный кабинет где-нибудь в тылу. И я уехал на фронт. Правда, я никому не доложил об этом. Но есть долг, который выше всякого другого долга, товарищ бригадный комиссар.
— А что было бы, если бы все наши ответственные работники в тылу самовольно бросили свои посты и пошли на фронт?
Алексей насупился.
— Тогда у меня не было поста. Новостройка была уже у немцев. Да и вообще… есть поступки, за которые вряд ли можно взыскивать. Мне кажется, я сумел убедить наркома в письме, и он оставит меня в армии.
Начальник политотдела встал во весь свой богатырский рост, прищурился. Пальцы его играли шелковистыми прядями бороды.
— Пойдете работать к нам в политотдел?
— Благодарю, товарищ бригадный комиссар. Разрешите остаться в батальоне.
Начпоарм усмехнулся.
— Вы — что? И политотдел армии считаете тыловым учреждением?
— Нет, не считаю… Но, товарищ бригадный комиссар, сейчас я нигде не могу быть, а только на передовой. Не могу… Вы можете это понять?
Обойдя стол, Колпаков подошел к Алексею, взял его под локоть.
— Удивительный вы человек, Алексей Прохорович. Мне рассказывал о вас Кречетов. Я вас понимаю, но все-таки вы тогда были неправы. И мы бы могли просто приказом отозвать вас из батальона.
Алексей молчал, глядя в угол. Там, на скамейке лежали охотничья сумка, патронташ, в углу стояла превосходная, отливающая синеватой чернью бескурковка.
Алексей поднял на Колпакова посветлевшие, таящие усмешку глаза.
— Охотитесь?
Начальник политотдела отвел смущенный взгляд.
— Черт ее возьми, — привычка. Подвернулась эта штучка, кто-то бросил, жаль было оставлять. Идем по лесам… Не мог удержаться, знаете… Для охотника отличное ружье — то же самое, что для музыканта хороший инструмент. — Глаза Колпакова заблестели. — Меня в волжских камышах война застала. Вот и здесь… Вчера ехал на машине, четырех вальдшнепов подвалил. Ей-богу! А леса тут какие! Какая природа! Никогда не думал, что здесь так хорошо. И погода для охоты самая подходящая. — Начпоарм вздохнул, добавил, точно извиняясь: — Но это так, между прочим. Другая теперь охота, и зверь другой. Так не хотите в политотдел? А то пошли бы, а?
— Нет, пока не хочу, товарищ бригадный комиссар, — выпрямился Алексей.
— Ну что ж, идите… Повидимому, вас все-таки отзовут, — с сожалением сказал начпоарм.
Алексей вышел из политотдела необычайно взволнованный, хотя какая-то доля тяжести свалилась с его души.
Он забежал в отдел связи, отдал пакет для наркома, зашел в санитарный отдел армии и, получив там все нужное для Нины, покатил на попутной машине обратно в полк.
В пути машине пришлось объезжать трехкилометровый участок железнодорожного полотна — не было переезда. Невысокая насыпь пролегала через густой обомшелый лес. Столетние дубы и грабы стояли в охровых накрапах усыхающей листвы. Как гигантские струны, басовито гудели в деревьях провода. Красноватые от ржавчины, тянулись вдаль рельсы.
У моста через сухой лесной лог зияли бомбовые воронки. Ферма моста торчала дыбом, вокруг нее суетились рабочие. На Алексея повеяло знакомым до боли. Он заволновался, как старый матрос, почуявший запах моря, по-хозяйски всматривался в щебневый настил полотна, в длинные тяжелые рельсы, в развороченные шпалы.
Его охватывало желание спрыгнуть с грузовика, вмешаться в работу на мосту.
Запахи ржавеющего металла и шпального креозота напомнили ему о новостройке, о Самсонове, о Шматкове, о радостной тревоге перед пуском линии. Он почувствовал, что потерял нечто большое и нужное, без чего он не мог бы долго существовать.