Волгины
Шрифт:
— Мне уже кое-что рассказали о тебе, — как ты вчера воевала, — сказал Алексей: — Говорят, целый взвод фашистов перестреляла…
Таня покраснела, заморгала влажными ресницами.
— Какая чепуха, Алеша! Я застрелила только одного ихнего, только одного — это я видела собственными глазами. — Она с удивлением посмотрела на свои руки: — Вот этими руками, Алеша, даже странно. Но потом я растерялась и очень плохо стреляла. Отбивался все время Копытцов. Он гранатами их пятерых положил. А потом подошли другие, и они
Алексей слушал, сосредоточенно ковыряя палкой землю.
— И кто это выдумал про меня? — продолжала Таня сердито. — И совсем я не делала того, что обо мне рассказывают. Мне даже совестно. Превратили меня в какую-то героиню. А я совсем сдрейфила, уверяю тебя… И не помню, как стреляла, честное слово. — Она поглядела на него своими ясными, полными недоумения глазами. — Не гожусь я для передовой, Алеша, ей-богу, не гожусь. Сидеть мне в медсанбате до конца войны…
— Ну, полно, полно, — успокоил ее Алексей. — Это ты напрасно.
Тяжелые, чавкающие грязью шаги донеслись с улицы. Алексей и Таня подошли к плетню.
— Гляди, Алеша, — прошептала Таня и побледнела.
— Пленных ведут, — удивился Алексей. — Вот неожиданная концовка к твоему рассказу. Оказывается, дивизия не только пробивалась из окружения.
Алексей пересчитал пленных (их было двенадцать) и ощутил что-то вроде торжествующей радости.
Немцы плелись, с трудом вытаскивая из грязи ноги, опустив головы. Их отечные, озябшие лица казались вылепленными из гипса, губы были плотно сжаты. Тужурки мешковато свисали с тощих, вяло опущенных плеч. Впереди, заложив руки за спину руки, шел остроносый немец в чрезмерно просторном ефрейторском кителе.
Пленные поровнялись с Алексеем и Таней. Остроносый скользнул по ним вороватым взглядом.
Таня вцепилась в руку Алексея.
— Алеша, это он… он… тот самый. Тот, что побил раненых.
Алексей изумленно взглянул на сестру.
— Ты не ошиблась?
— Нет, Алеша, нет. Я запомнила его на всю жизнь!
Она дрожала всем телом.
Алексей сказал:
— Ну что ж… Проверим. Пойдем со мной. Ты будешь нужна.
Алексей и Таня догнали конвойного.
— Чьи это пленные? — спросил Алексей.
— Первого батальона, товарищ старший политрук. Вчерась в лесу под Сверчевкой поймали.
Пленные остановились у кирпичного дома с железной крышей. Алексей сказал комиссару полка об остроносом, и спустя некоторое время старший сержант ввел пленного в дом.
В комнату, где сидели командиры, комиссар полка, Алексей и Таня, пленный вошел, виновато сутулясь, с подчеркнуто жалким видом. Он, повидимому, решил играть смиренную роль, но молчаливое упорство, с каким русские разглядывали его, смутило пленного. Они смотрели на него, как судьи.
Немец встретился с глазами Тани, и рыжеватые брови его чуть заметно поднялись, рот вяло раскрылся. Взгляд Тани прожег его насквозь. Где и когда он видел эту девушку, он не мог сразу вспомнить: все русские были для него на одно лицо.
— Разрешите, товарищ полковник, пленного допросить мне, — обратился Алексей к командиру полка, — кажется, у меня хватит на это знания немецкого языка.
— Да, да, пожалуйста. Помимо всего прочего, все мы имеем на это право, — кивнул полковник Синегуб.
Таня не спускала с немца глаз.
— Имя? — по-немецки спросил Алексей среди напряженной тишины.
— Пауль Шифнер, — подтянувшись, прокартавил гитлеровец.
— В какой части служили?
— Пехотный полк триста пятнадцатой дивизии.
Остроносый, оправившись от замешательства, отвечал вежливо и спокойно.
Алексей перевел ответ.
— Врет, — уверенно сказал полковник. — Мы вчера вели бой с дивизией СС «Викинг».
Алексей передал пленному слова комполка.
— Нет, я не эсэс, — замотал головой гитлеровец.
— Еще вопрос, — сказал Алексей. — Ваше образование?
— Я окончил университет в Гейдельберге, — метнув настороженный взгляд, ответил Пауль Шифнер. — Я хотел быть ученым.
— Вы офицер?
— Я ефрейтор.
— Какой факультет окончили?
— Философский факультет.
— Слышите? — обернулся к командиру полка Алексей. — Он окончил философский факультет.
Синегуб брезгливо покачал головой.
— Вот это философия — взрывать раненых!
— Разрешите, товарищ полковник, — привстала Таня. — Вчера он был в офицерском мундире, только чина я не знаю. И вот значки были здесь, как две змейки… — Таня показала на воротник фашистского философа. Пауль Шифнер взглянул на нее и лицо его стало иссиня-бледным: он вдруг узнал ее.
— Все понятно, — сказал командир полка.
— Он и по-русски кричал, — добавила Таня.
Алексей спросил, знает ли Пауль Шифнер русский язык, и тот опять отрицательно покачал головой.
— Кончайте с этим делом, — неторопливо сказал командир полка и, густо багровея в скулах, спросил: — Какая дивизия вчера была у вас слева?
Эсэсовец молчал, выразив на лице искреннее недоумение.
Алексей с тем же ледяным спокойствием, глядя гитлеровцу в мутные глаза, сказал по-немецки:
— Пауль Шифнер, гитлеровские солдаты по вашему приказанию вчера у деревни Сверчевки казнили советских раненых. Вы расстреляли их из автоматов, а затем взорвали гранатой. Вот она, — Алексей указал на Таню, — она вас узнала. Она подтверждает, что это сделали вы.