Волгины
Шрифт:
Павел понимал: совхоз находился в тягчайшем положении, в каком он никогда еще не бывал. Он знал также и то, что площадь посева намного увеличится, сроки сева не будут сокращены, а агротехнические требования повысятся. Все это создавало, на первый взгляд, непреодолимые трудности и ставило руководителя, как богатыря в известной русской сказке, перед вопросом, по какой из дорог лучше пойти.
Но Павел не принадлежал к тем людям, которые выбирают путь более легкий, не требующий усилий. Он всегда шел туда, где было больше трудностей, и привык полагаться на свои силы. Он даже решил, что ничего не будет просить на бюро, никакой помощи со стороны; ведь в таком положении, как и
Однако Павел тут же спрашивал себя: а если помощи не будет, тогда что? Нет, лучше не надеяться, а положиться на силы совхоза. «Так мне и скажут на бюро… Что ж, большевики всегда готовы выполнить все, что им велит партия», — думал Павел, сосредоточенно шагая по тихой приемной, смежной с залой, где должно было происходить заседание бюро.
В приемной уже собрались хозяйственные и партийные руководители крупных заводов и предприятий. Одни сидели на диванах, другие вокруг большого стола, стоявшего посредине приемной. Много курили. Как пчелиное жужжание, гудели под невысоким потолком сдержанные голоса. Разговоры велись главным образом вокруг вопросов, которые должны были решаться на бюро. И вопросы всюду были одни и те же — кадры, сметы, оборудование, восстановление, строительство… Павел невольно прислушивался: в одном кругу говорили об электроэнергии, в другом — о станках для крупнейшего завода машиностроения, в третьем — о нехватке людей. И никто почти не упоминал о том, что в семидесяти километрах находится враг, что война еще продолжалась. В эту минуту люди словно забыли о ней: так велика была в них жажда созидания и творчества, хотя многое из того, что они делали или собирались делать, шло на нужды войны.
Павел остановился у окна и стал смотреть во двор. Там работали люди — носили кирпичи, доски, насыпали на грузовик мусор. Стекольщики вставляли в рамы стекла, плотники навешивали на кронштейны новую, еще не окрашенную дверь. Здание обкома спешно восстанавливалось. И здесь, в приемной, сквозь табачный дым ощущался запах строительства — запах краски, сосновых досок и штукатурки.
Почувствовав, что кто-то стоит позади него, Павел обернулся. На него в упор смотрели прищуренные, изжелта-серые, знакомые глаза, круглое, пышущее здоровьем лицо будто лоснилось от улыбки.
— Голубовский! — громко вырвалось у Павла.
— Павло! Хлебный король!
— Тише! Ну и встреча! Давай пройдем сюда, — увлек Павел Голубовского в угол, — Ты откуда? Неужели тоже на бюро?
— А то как же? Опять получил свой район, вернее, половину района, — другая половина еще, у немцев.
Голубовский минуту помолчал, а потом вдруг опять захохотал, тряся Павла за широкие плечи.
— А ты опять в совхозе?
— А то где же? Орудую вот.
— А я отпартизанил. — Голубовский добродушно толкнул Павла в бок, подмигнул. — Закончил свой рейд под Новороссийском. Я их напоил… Много фашистских касок в донских и кубанских ериках потонуло.
— Ты, вижу, веселый, какой был, и война тебя не согнула, — заметил Павел, с любопытством разглядывая Голубовского.
— Об этом не спрашивай. Гнуло, да не согнуло. А теперь хватит. Теперь район надо восстанавливать. Дел — во!
Федор Данилович широко размахивал руками, тесноватая военная гимнастерка, казалось, вот-вот треснет на его широких, словно литых плечах борца-тяжеловеса.
— Угонять скот не будешь? — подмигнул Павел.
— Что за вопрос — поморщился Голубовский. — Какой там угон! Мои, вон, герои, вслед за минерами идут, сорняки убирают… У тебя-то как дела? Тракторишек, небось, раз-два и обчелся и все сборные — на трех колесах?
— Не спрашивай.
— Просить будешь?
— Нет, не буду.
— Тогда зачем же ты приехал? Доложить — и назад? — пожал плечами Голубовский. — С чем же будешь проводить сев?
— Думаю обойтись своими средствами. Уже наскреб кое-что. Нажимаю на ремонт. Быков, коров пущу в дело.
— Странный ты человек, — узкими глазами смерил Голубовский Павла. — Понадеешься на себя — завалишься сам и людей завалишь. Гляди: уверенность вещь хорошая, но самоуверенность…
Голубовский многозначительно вытянул кверху толстый палец.
— Самоуверенность — дело гиблое.
Павел буркнул:
— Помогут — не откажусь, не помогут — ладно. Какие же сейчас лишние тракторы у государства? Ведь война еще не кончилась. Разве мало нас таких? Одному — дай, другому — дай. Где столько машин наберешься? Ты-то будешь требовать?
— Я уже требую.
В эту минуту из залы заседаний позвали Павла.
— О-о, да тебя пропускают первым, а ты скромничаешь, — подтолкнул Голубовский Павла. — Ну, иди. Да посмелее ставь вопрос. Не клянчи, а требуй.
«Ну, смелости мне не занимать у тебя, Федор Данилович. И дело тут не только в смелости», — подумал Павел, переступая порог залы.
Та же, давным-давно знакомая строгая тишина большой прохладной комнаты, квадратные, покрытые толстым стеклом столики, поставленные в два ряда, мягкий свет, льющийся сквозь приспущенные светложелтые шторы, запах свежей краски (зала недавно отремонтирована), сидящие каждый на своем постоянном месте члены бюро. Некоторых Павел видел впервые, некоторые знали его еще до войны, так же как и Павел их. Секретарь обкома приветливо кивнул Волгину. Казалось, секретарь ничуть не изменился с прошлого года, когда Павел перед эвакуацией виделся с ним в Ростове: тот же аккуратный военный костюм, та же манера втягивать большую, всегда до блеска выбритую голову в плотные плечи, те же твердо и спокойно высматривающие из-под крутых надбровных дуг внимательные глаза.
На доклад Павлу дали пятнадцать минут, так что пришлось сжимать и без того скупые тезисы. Он хорошо знал порядок ведения бюро и старался быть предельно немногословным. В нескольких словах он обрисовал общее положение в совхозе, назвал сравнительные с довоенными цифры в энергетике, в кадрах, в посевной площади — количество людей, готовых к севу тракторов, ремонтируемых комбайнов.
Он уже заканчивал свою речь и подходил к последнему разделу, в котором, как всегда, излагался ближайший план работ, что сделано и что еще нужно сделать. Верный себе, Павел изо всех сил старался избежать ссылок на объективные условия, на преувеличение трудностей, стремился не впасть в жалующийся тон. Он боялся, что в конце концов могут подумать: нет, не справится Волгин с кампанией.
Неожиданно секретарь обкома перебил его:
— Вы сказали, у у вас восемь тракторов, из них три «Нати»?
— Да. Совершенно точно.
— И еще сколько надеетесь отремонтировать?
— Четыре.
— Итого — двенадцать, так? По одному трактору с маленьким довесочком на отделение? Маловато.
Секретарь обкома чуть насмешливо смотрел на Павла. Члены бюро зашевелились, зашептались.
— Я думаю подключить все живое тягло, — сказал Павел.