Волхв
Шрифт:
— Вот зачем я тебя позвал, — он задумчиво пожевал губу. — Дело в том, что наш Никифор, мара его забери, задумал новую пакость. Не в моих силах его остановить. Могут снова погибнуть невинные люди.
Никита помрачнел:
— О чем ты говоришь, Отец?
— Собираются пристегнуть к лону церкви очередные заблудшие души — готовятся идти на Коломны месяца через два, как урожай соберут, — он поднял глаза, проверяя, как тот примет новость.
Дубинин невольно ахнул:
— На Коломны? Да они с ума сошли. Это же реки крови, сотни погибших. Они просто так разрушить свой храм Макоши не позволят.
— Вот и я также думаю. И еще молюсь за Никифора, чтобы Господь отвел от него этот преступный замысел.
Никита криво усмехнулся:
— Надеешься, до Господа дойдут твои молитвы?
— Во всяком случае, я очень этого хочу. Никифор
— Но за что?
— За что? Много причин. Может, за то, что за веру свою старую цепляются отчаянно, за то, что наследие предков чтут и забывать не хотят. Славных предков своих всех помнят и дела их. От корней своих не отказываются, рабами себя не признают. Сами рабов не держат — дикие же, и другим на своей земле не дают. Вольным духом живут и никакую власть над собой признавать не желают, даже князя не особо чтут. А самое большее, что ему не нравится, что жен своих, вторых и третьих, не выгоняют, хоть и приняли вроде как греческую веру. Вот и ярится. Книги жжет, пытаясь отобрать у народа память. Народом беспамятным ведь управлять легче. Всего лишь внушит русичам, что не было у них за плечами тысячелетий великих деяний и побед, внушит, что славяне — это ущербные дикие племена, а народ гораков осчастливил их — принес светлое знание и истинную веру. Как будто это не наши предки — пеласги и троянцы — обучили их, диких горцев всему, что они сейчас за свое выставляют. Вот таков Никифор. Прикрываясь словом Божиим, творит поганые дела. А Исус ничего такого не говорил. Напротив. Он призывал не носить веру израилеву на север, на земли самаритян — самих ариев, то есть наших предков. — Священник ненадолго горько задумался. — А князь наш слаб. Своего слова нет у него. Никифор любую гадостную задумку через него протащить сумеет.
— Книги жгли, — князь опять промолчал.
Священник тяжело вздохнул и перекрестился на образ, висевший над головой дружинника:
— Все Никифор, анафема на него. Пытался я его остановить, да разве этот грешник кого послушает. «Дьявольские письмена», кричит и все тут. Чуть меня во враги Господа нашего Исуса не записал. Пришлось отступиться.
— Что же нам делать?
— Молиться. Что мы еще можем? Ну, и как бы ненароком, надо сообщить коломенским, что эти вороги против них затевают.
Никита коротко задумался:
— Жаль Смагин пропал, а то бы я через него передал. Хороший мужик, совестливый. Да, низкий тебе поклон от меня, ну и от него тоже, хоть я Клёнке и сказал, кто его спас. Если бы не ты, засадили бы сапожника в подвалы. А всего-то делов — пару книг из костра вытащил. Не понимаю я их ненависти к книгам. А ты, я смотрю, ничего не боишься — среди бела дня бесовские письмена читаешь, — он усмехнулся и кивнул на книгу. — А вдруг кто зайдет? Пропадешь ни за грош. А так здесь ты еще много русским людям пользы принесешь.
— Мне за свои поступки перед Богом ответ держать, а не перед Никифором. До ворот, где апостол Петр стоит, мне уже совсем немного осталось. Так чего мне бояться? Летом раньше, летом позже. А помогать нашим я буду, пока глаза не закроются. Верю я. Верю, минуют страшные времена на Руси, выкинет народ Никифора и всех его приспешников, и взойдет истинная вера Христова, которая в сути своей не противоречит, а дополняет Веды славяно-арийские. И в Перуновых Ведах о том пишут. — Старик замолчал и уставший слегка прикрыл глаза.
За дверной створкой постепенно нарастал легкий, как гул реки, шум — люди собирались на вечернюю проповедь. Священник шевельнулся и поднял ясный взгляд на дружинника:
— Ты иди, Никита. Теперь от тебя зависит судьба родичей из Коломны. Иди с Богом.
Дубинин поднялся и сразу занял все свободное место комнатки. Ворфоломей перекрестил его крепким совсем не старческим двуеперсием. Никита хотел согнуться над рукой священника, чтобы поцеловать, но тот остановил его.
— Полно, лишнее это. Отправляйся уже, пора мне выходить к людям.
Никита согнулся в неглубоком поклоне и потянул дверь на себя. В зале было многолюдно. Пока они беседовали с настоятелем, народ заполнил его почти полностью. Никита подумал, что это еще одна причина, по которой Никифор ненавидит Ворфоломея — у него, в отличие от протоиерея, храм во время проповедей не пустует.
На улице темнело. Ясное небо медленно заполняли светлые пока еще звезды. Прозрачная полная луна выкатилась на небосвод, явно раньше положенного срока. Никита решил возвращаться в казарму. А то хватятся, потом вообще неделю не выпустят. А нужного человека он на днях поищет — время пока есть.
Глава 14
Горий прицепил очередную кожаную полоску к крюку, подергал ее, проверяя на прочность, и потянул с полочки лещади — крепкие деревянные планочки, перевязанные у одного конца. Зажав между планками полоску под самым крюком, он крепко сжал их и с силой потянул вниз по всей кожаной заготовке. Повторив протяг несколько раз, он оценивающе прошелся пальцем по вытянувшейся сыромяти. Поверхность блестела, но не просвечивала и на всем протяжении казалась одной толщины. То, что надо. Он снял полоску с крюка, уложил ее в стопку уже прошедших через лещади заготовок и, наклонившись, вытащил следующую из вороха кожаных лент. Сегодня ему предстоит прикончить всю эту огромную кучу сыромяти. «До обеда, пожалуй, не справлюсь», — пригорюнился Гор. Он вздохнул и покосился на растянутую под навесом для сушки огромную уже просоленную медвежью шкуру. Настроение немного улучшилось. Шкура принадлежала ему. Пока она прошла только грубую обработку, но совсем скоро станет полностью готовой к использованию. Ведун обещал научить готовить такие шкуры. Гор обязательно кинет ее на свое ложе. Эх, похвастаться не перед кем. В который уже раз он пожалел о том, что нет с ним рядом друзей. Потом он вспомнил, что скоро они с Белогостом отправятся на праздник в село. И там будет Белогорка. Он вспомнил ее серые смешливые глаза и мечтательно замер. Теперь-то ему есть что ответить на ее постоянные шуточки. Да и не посмеет она уже так над ним издеваться. Все-таки у него уже настоящий меч на поясе и зарубленный косолапый в активе. Во всяком случае, хочется на это надеяться. Девчонки — такие непредсказуемые. Уже привычным движением он зацепил приготовленный обрез кожи на крюк и ловко подкинул в руке лещади, развернувшиеся в воздухе.
— Гой, земля еси сырая,Земля- матушка, матерая, — затянул он протяжно старую песню, слышанную когда-то от деда. — Матери нам еси родная!
Всех еси нас породила, Воспоила, воскормила И угодьем наделила; Ради нас, своих детей, Зелий еси народила И злак всякой напоила…Песня лилась гладко, и чувства рождала светлые и добрые. Таким образом, Горий выполнял сразу два задания Белогоста: готовил сыромять и пел старинные песни. Ведун считал, что через песни развивается духовная сущность человека. И не только. Горию предстояло научиться живопению — глубокому и технически сложному процессу, которым, по его словам, можно творить чудеса. Например, оздоравливаться самому и лечить других. И даже управлять стихийными силами: дождем, ветром, тучами. В Коломнах начальным задаткам живопения были обучены многие, но конечным мастерством владел из знакомых парня только волхв. Особенно Белогост одобрял, если Горий, как в этот раз, совмещал оба занятия. «Так дело и быстрее делается, и лучше выходит, потому как с душой к нему подходишь», — говорил он.
Проводив братьев Миловых, ведун активно занялся немного запущенным домашним хозяйством. Первым делом сделал ревизию шкурам и заготовкам из них. К счастью, за те дни, что у него не было времени зайти в мастерскую, ничего не испортилось и не заплесневело. Но многое слежалось. Пришлось нарезанные кожаные полоски — будущие вожжи и повода по новой загонять в мялку и в лещади. Работа эта не сложная, но долгая и трудоемкая. Он всего один раз показал, как это делается потворнику, и тот сразу же включился в работу. Сам ведун занимался другими делами. В первый день он почти до самых сумерек возился на пасеке. Пчелы насобирали меда с избытком, пора было менять заполненные рамки на пустые, немного оставив сладкого продукта им на пропитание. К тому же с утра, только он открыл леток, как шумный рой во главе с молодой маткой с грозным гулом вылетел из улья и облепил ветку соседней сосны, готовясь дать деру в тайгу. Со временем, если повезет скрыться, домашние труженицы легко вернутся в дикое семейство лесных пчел, из которого они и были когда-то выведены и одомашнены. Впрочем, вряд ли сами пчелы догадывались, что они теперь домашние.