Волк и семеро козлов
Шрифт:
– А-а… Восемь лет.
– За что? Статья за мужеложство вроде бы уже отменена.
– А за наркотики – нет. Это подстава была. Я с одним встречался, а у него жена ревнивая, она ментов и натравила. Меня задержали, а в кармане пакетик с кокаином. Особо крупная партия, потому и срок большой.
– Если ты с кем-то встречался, то не ты в этом виноват, – усмехнулся Ролан. – Так что не надо меня грузить. Я же не присяжный заседатель. А будешь грузить, я тебе второй фонарь под глазом зажгу. Так и скажи: кокаин толкал, нечего за баб прятаться…
–
– Давно суд был?
– На прошлой неделе.
– В суд из санчасти увозили? Как же бедный Арнольд разлуку пережил?
– Его еще раньше выписали.
– Кто ж твоим жеребцом-покровителем стал?
– Никто не стал.
– Сам по себе остался? Потому и получил. Я так понимаю, кому-то твое комиссарское тело понадобилось…
– Ну да. Но я не могу со всяким…
Мишель закрыл лицо ладонями и заплакал.
Ролан вдруг почувствовал сострадание к этому парню. Посмеялась природа над бедолагой, заточила женскую суть в мужское тело. Новые времена, новые веяния – голубеи могут жить, как хотят; и они живут, привыкая к манерным повадкам. Этот образ жизни дает о себе знать, когда они вдруг попадают в неволю с ее жестокими законами; их вмиг раскусывают и опускают на уровень плинтуса. Потому и страдают они, мучаются, что не приучены к жизни в тюремных джунглях. И страдают, и погибают…
Сострадание было, но жалости – нет. Не ощутил Ролан желания подойти к Мишелю, хлопнуть по плечу, утешить добрым словом. Может, и не виноват парень в том, что природа сыграла с ним злую шутку, но воспитание и моральные устои прочно держали Тихонова в рамках условностей, и он не мог опуститься до откровенного снисхождения.
– А с кем ты можешь? – спросил он, когда парень успокоился.
– Не со всяким. – Мишель подозрительно посмотрел на него.
– А если я тебя под свою крышу возьму?
– Э-э… А зачем это вам?
– А зачем это Арнольду?
– Ну, вы же не такой.
– Конечно, не такой. Но мне семнадцать лет срок мотать. Женщины для меня – это что-то несбыточное…
– Ну, я не знаю, – неуверенно улыбнулся парень.
Ролан отвернул от него голову, чтобы Мишель не видел проступившее на лице отвращение. Он никогда не был с мужчиной и не будет. Но нельзя отказываться от игры, посредством которой можно будет убить сразу двух зайцев.
– Давай располагайся. Отдыхай… Только ко мне не приближайся… пока я сам не попрошу. Ты меня понял?
– Да, да, понял…
Мишель ожил, расцвел. Полез в сумку и достал оттуда самую настоящую пудреницу, чтобы заретушировать синяк под глазом.
– Только губы красить не надо, я этого не люблю, – незаметно для него поморщился Ролан.
– Так нечем красить… И вообще, я этим не увлекаюсь. Я же не трансвестит и не очень люблю в женской одежде ходить…
– Вас, пидоров, не разберешь, голубые вы или розовые. Одно слово, гомосятина… Я тебя не обидел?
– Нет… – Мишель расстроенно посмотрел на Ролана.
– А зря. Ты должен обижаться. Потому что ты обиженный… Я тебя не обидел?
–
– Вот и правильно… Давай договоримся: твое дело – молчать в тряпочку, если слова не дают, и ни с кем не заговаривать без моего разрешения. Ни с кем! Понятно? А если кто приставать будет, без моего разрешения ни капли в рот, ни пальцем в жижу. Ты меня понял?
– Да.
– Тогда будешь жить. Тебя никто не тронет, пока я рядом. А я могу быть рядом всегда. И здесь. И в любой хате, куда тебя определят. Тебя определять будут, а я сам хату выбираю… Или ты думаешь, что тебя здесь весь срок продержат?
– Э-э… Нет, не думаю…
– А сюда вообще как попал?
– Ну, меня же избили… Сюда перевели, а майор посмотрел на меня – почему синяк под глазом, спрашивает, губа почему разбита? В лазарет направил…
– Именно в эту палату?
– Мне все равно…
– Это, можно сказать, лучшая палата. Я-то при своих, я могу себе это позволить. А ты чем расплачивался?
– Ничем.
– Так не бывает… Может, векселями? Кому-то пообещал свою «лав»?
– Э-э… Нет, не обещал…
– Может, кто-то на что-то намекал?.. Это не праздный вопрос. Мне очень интересно знать, у кого на тебя виды. Может, майор что-то говорил? Ты давай вспоминай, мне надо знать, как все было.
– Да, он говорил. Сказал, что мне там рады будут. С насмешкой сказал. С грязной такой насмешкой. Но я уже привык… А может, он вас имел в виду?
– Запомни, голубь, никто и никогда меня не имел. И никогда иметь не будет. И ты не мечтай, понял…
– Так я же не в том смысле! – всполошился Мишель. – Я хотел сказать, что майор про вас говорил. Ну, не про вас конкретно, а про то, что вы будете рады.
– Я уже рад, голубь. Но я молча радуюсь. И ты молчи. Чтобы я тебя не слышал…
Ролан повернулся к Мишелю спиной.
– Если вдруг кто-то наедет, сразу ко мне. А так чтобы никаких звуков…
Мишель вел себя смирно. Все время молчал, говорил только с разрешения Ролана. И ужинал на своей кровати, поскольку за стол садиться ему не дозволялось. А ночью он заснул лишь после того, как Ролан сказал, что ему можно спать. До этого голубец терпеливо ждал, когда Тихонов позовет его к себе в постель. Все это было бы смешно, если бы не было так тошно.
А утром в палату пожаловала Изольда. Увидев Мишеля, она остолбенела. Она-то знала, что у Ролана появился сосед, но не думала, что такой красивый – на женский, разумеется, взгляд. К тому же она узнала его.
Мишель лежал на заправленной постели в пижаме, забросив ногу за ногу, и ловко орудовал пилочкой для ногтей по прямому ее назначению. Увидев Изольду, он пугливо поднялся с постели.
– Климов?! Ты?
– Я, Изольда Германовна.
– Что ты здесь делаешь?
– Да вот, старого друга приехал навестить, – улыбнулся Ролан.
– Друга?! Знаю, как ты с ним дружил…
– Я с Арнольдом плохо дружил. А с Мишелем я хорошо дружу. Правда, Мишель?
– Правда, – заискивающе глянув на него, кивнул голубей.