Волк в ее голове. Книга I (бесплатно)
Шрифт:
Но, во-первых, мне лень, а во-вторых, это был ещё тот абзац.
З.ы. Да, что бы Диана дальше ни говорила, община при Свято-Алексиевской пустыни – отнюдь не сборище религиозных фундаменталистов. Типичные мимимишные христиане, насколько я могу судить: живут, молятся, паломничают.
Вот.
Вроде всё сказал.
Я варежкой поправляю шапку, которая сползла на лоб, и предлагаю:
– Попробуй сосредоточиться и посчитать от двухсот девяносто пяти в обратную сторону. Ну вот какая вот разница, кто чей дед?
– Яблоко от
– Ладно тебе!
– После того, как этот твой дед…
– Не мой, но…
– …прикопался к маме, – Диана показывает варежкой в сторону огней Северо-Стрелецка, – когда она вернулась из этой секты, и трындел всякое? Что Бог отвернётся, если она не возвратится? Что она подвела там всех? Мне теперь – посчитать и забыть?
– Валентос про Бога не трындит. Разве что про Одина.
– Вот с ним тогда и гуляй, и живи, и… и обряд тоже с ним сделаешь. Три «с» тебе.
Диана складывает руки на груди и отворачивается. Иногда она очень упрямая и это ОЧЕНЬ бесит.
– А первое «с» где?
– Не знаю. Не важно!
Я размышляю, в каком слове Диана нашла первое «с», но потом соображаю, что для таких дум слишком холодно, и примирительно улыбаюсь.
– Обнимашки?
Диана, не понимая, смотрит на меня.
– Чего?
– Обнима-а-а-ашки-и-и-и, – я выпучиваю глаза, поднимаю руки и, как зомби, топаю на Диану. – Обнима-а-а-ашки-и-и-и.
Диана отступает от меня, едва не заваливается в огонь и с обречённым видом скрещивает руки. Я повисаю на ней всем весом, как орангутанг на дереве.
– Чел, – Диана изображает скучающий вид, – сознаёшь ли ты, что весишь с тонну?
– Я обнимашечный демон. Не могу же я весить как… пёрышко.
– Пожалуйста, обнимашечный демон, отзови своего прилипалу. Пожалуйста-пожалуйста!
Я отпускаю Диану.
– Вот объясни, как можно «отозвать» человека, если он хочет подарить подарок?
Диана пинает валун лабиринта.
– Да не нужны мне его дары.
– Какая же ты вредная!
Два чёрных глаза поворачиваются ко мне, как дула многопушечной танковой башни.
– Чел, он будет нудить.
– Неправда…
– Правда-правда. И твердить будет, что тут опасно и всё такое. То есть тут действительно опасно, и я в чём-то согласна, но я же не нужу?.. нудю?.. Как вообще это слово произносится?
– Нудню?.. Нужничаю?.. Справляю нужду?..
– Что-то всё равно неправильно звучит.
Диана задумывает на секунду, потом радостно вскрикивает и скачет вокруг.
– Придумала! Позвони и скажи, ну, сегодня всё отменяется. – Она ещё раз пинает валун. – Потому что ты заболел!
Я открываю рот и так долго молчу, что зубы сводит от холода.
– Он же с твоим подарком, не с моим! Он тогда пришкандыбает к нам домой.
– Скажи, м-м, что у тебя понос, и это заразное. И фурункулы! Понос и фурункулы! – Диана морщится. – Бу-э-э-э! Аж самой противно!
Я качаю головой.
– Чё-то как-то нехорошо звучит.
– Караул! –
– Я так делать не буду, – в моём голосе прорезаются железные, батины нотки, и мордашка Дианы вытягивается.
Секунд десять мы безмолвно таращимся друг на друга. Постепенно плечи Дианы округляются, она чуть наклоняет голову и исподлобья смотрит на зелень северного сияния.
Я понимаю, что переборщил, и тараторю:
– Сделаем тут всё, он подарит, и пойдём в ТЦ кататься на эксала… эскалаторах.
Лицо Дианы выражает скепсис, и я добавляю:
– Или в Афган. На какую-нибудь заброшку.
Скепсис заметно нарастает.
– Или домой к нам. Учитывая боевые действия, он там точно долго не останется.
Диана стонет.
– Чего там с нашими безумными предками?
В голове неприятно вспыхивает картинка: Вероника Игоревна после ссоры с батей, у нас дома. Она только вышла из комнаты «родителей», и сквозь застеклённую дверь протекает голубоватый свет телевизора. Лицо Вероники Игоревны отвёрнуто от меня, из причёски выбились рыжие пряди и скрыли чёрные глаза. Я только и вижу, что линию подбородка и губы, которые сжимаются в ниточку. Ворот белой рубашки расстёгнут – сколько помню, Вероника Игоревна всегда щеголяет в этих мятых белых рубашках, – рукава неаккуратно, по-мужски, закатаны до локтей и приоткрывают созвездия родинок. Я смотрю на Веронику Игоревну и чувствую себя до предела неловко, будто подглядывал в замочную скважину, и меня застали с поличным.
– Ну-у, что?.. Мой батя сказал, что я тупой, потому что ему позвонила Влада Валерьевна и нажаловалась, что в сочинении я ни одного раза из тринадцати не смог написать одинаково фамилию этого г-городничего. А твоя мама стала меня защищать. А потом… потом мой батя предложил ей ещё раз уйти жить в пустынь и никому ничего не объяснять, а твоя мама начала бить посуду.
– Опять? – Диана корчит измождённую рожицу. – У нас тарелок скоро не останется.
– Батя ей то же самое сказал. И твоя мама ушла куда-то, а мой батя заперся в комнате с бутылкой «На берёзовых бруньках» и альбомом «Машины времени».
– Похоже, я вовремя свалила.
Диана смешно растопыривает руки, но мордашка её грустнеет.
Да, с предками дело не задалось, иначе не скажешь. Не то чтобы наша семья совсем пропащая: например, Диана придумала трёхминутки нежности, когда кто-то один орал благим матом «трёхминутка», а остальные (в идеале) бежали друг к другу и обнимались. Как мама Дианы и мой батя съехались? О, это отдельная песня, достойная современного трабаду… трубуду… а, неважно.
Тем временем Диана вытаскивает из рюкзака-осьминожки пару деревянных куколок – мужскую и женскую. Меня пробирает волнами озноба, и я отхожу к бочке, в круг резиновой вони и бронзового света. Лицо обдаёт горячим воздухом, пальцы отмерзают и покалывают.