Волк в ее голове. Книги I–III
Шрифт:
– Сын мой! – восклицает Валентин прежде, чем я возмущаюсь «рептилии», и стучится в среднюю кабинку. – Ты там срёшь, что ли? Сейчас начнётся учебная тревога.
– Угу, – мычит Коваль. Звучит он будто из унитаза.
– Долго ещё?
– Да чё-то паровозик… – доносится рокот пердежа, – не едет.
Под звуки этой высокоинтеллектуальной беседы я направляюсь к раковине и дёргаю вентиль крана.
Диане нужны друзья?
Ой, да идите вы в баню!
Диана УДАЛИЛА меня из «друзей».
Диана добавила меня в чёрный
Диана показала мне средний палец.
Ладно, последний пункт вычёркиваем за мелочностью, но – но! – Диана ни словом не обмолвилась о маме, не попросила ни о помощи, ни вообще о чём-либо – хотя уже вовсю клеит объявления по столбам.
Так почему я должен что-то делать?
Потому что обещал Веронике Игоревне поговорить с Дианой?
Потому что их семью преследует коллекторское агентство?
Потому что друзей не бросают в беде?
Ну, так мы уже не друзья с Дианой. Кончено. Кончено!
Волосы у меня встают дыбом от понимания, насколько глубокая пропасть пролегла между нами.
Чем больше я об этом думаю, тем больше чувствую леденящую жуть беды, которая затаилась рядом. Тем больше чувствую вину – потому что сердцем или душой, но я давно уже оставил Диану в прошлом.
Предал её внутри себя.
Мои грязные руки зло дёргают вентиль. Трубы хрипят, сипят, но струя не появляется. Ну конечно. Святой отец умылся – так почему бы небесам не отключить воду?
Я вытираю ладони о штаны, достаю телефон и, чувствуя беспокойство, дрожь, выстукиваю по экранчику номер Дианы.
Ответь.
Открой рот и ответь, рыжая.
Гудит нота ля в динамике, обрывается. Звучит снова. Я замираю от напряжения. В кабинке Коваля раздаётся очередная канонада, и что-то тяжёлое, непотопляемое плюхает в воду. Я морщусь, инстинктивно прикрываю нос. Валентин аплодирует, Коваль бурчит «иди в жопу», и тут в динамике щёлкает. Правое ухо наполняет шорох ветра.
– Д-диана?
Молчание.
– Это я! Я только узнал…
– Иди на хер, – доносится чистый и холодный голос.
Поначалу он звучит приятным контрапунктом к шумам туалета, но затем активная часть разума включается в процесс и идентифицирует обертона Дианы.
Звук ветра пропадает.
Мой взгляд опускается на экран, где мигает тёмно-серым «Вызов завершён».
М-да.
К своей чести, я принимаю сброс с английским спокойствием.
«Ну, она заговорила, – соглашается внутренний голос, – и на том спасибо. Всё-таки Диане тяжело. У Дианы сложная ситуация. Ей нужны друзья, как бы она ни вела себя».
В голове всё звучит разумно, логично, но потом в три отрывистых мяучит сигнал тревоги, и что-то горькое, кипящее выплёскивается в солнечное сплетение. Я до боли вдавливаю палец в экран и перезваниваю Диане. Доносятся мерные гудки и соединяются в голове с завыванием репродуктора, с антилопьим топотом из коридора, с приглушённым ржачем и выкриками учителей, которые тщетно пытаются не превратить учения в бедлам.
Диана не берёт трубку.
***
К дому Вероники Игоревны подкрадывается вечер и жидким золотом стекает на ледовый припай у берегов. Ветер мчит перламутровые облака к горизонту: наливает их сизым, клубит, сердит и пускает им закатную кровь. Моя красноватая тень ложится на крыльцо, которое замело снегом и дырявыми мумиями прошлогодней листвы. Рука трижды падает на дверь, и в воздухе разносится гулкий стук.
– Диана, блин!
Поднимается ветер и разбрасывает мусор. Ручка лязгает под рукой, но уже градусе на десятом поворота упирается в невидимую преграду.
Разумеется, закрыто. Замки вообще придумали, чтобы эм-м… закрывать. Даже не знаю, что ещё сказать по этому поводу.
– Ну чего там, сын мой? – спрашивает Валентин и брезгливо смотрит на дверь. Посреди неё темнеет выбоина от топора.
Я шумно втягиваю носом воздух, и с глубины сознания всплывает прозвище, которым Диана давным-давно одарила Валентина.
Рыба-прилипала.
Честно говоря, оно до смешного ему подходит. Вот сейчас: я не хотел, чтобы Три Ко шли со мной, но Валентин всё-таки увязался, и, конечно, Гордейки – Коваленки увязались следом. Это как идти с корзиной мартовских котов. Да, понятно, что Валентин хочет помочь; понятно, что он добрый, хороший парень, который искренне переживает за друзей, но неужели так сложно оставить человека в покое? Хоть иногда. Хотя бы на тридцать минут.
– Ну, чего? – повторяет Валентин.
– Закрыто, – отвечаю я, старательно пряча раздражение в горле – где-то у самых связок. Моё лицо куда меньше поддаётся контролю: предательски напрягается и ожесточается. К счастью, Валентин смотрит в сторону моря.
Я осознаю, что ещё держу ручку и медленно отпускаю. Она с пружинистым металлическим щелчком поднимается в исходное положение.
– Гы, – радуется Коваль, – зырь.
Когда я схожу с крыльца и заглядываю в окно, по шее и затылку пробегает морозец: сквозь зубчатую дыру грустно смотрит пустая комната. Ковры свёрнуты, мебель накрыта белыми простынями, и по углам, подобно сиротам, жмутся друг к другу картонные коробки. На полу валяется мшистый булыжник с комьями земли, на раме белеет очередное «Верни долг».
Диану напугали до той степени, что она собралась и покинула дом?
Куда?
Мне представляется Диана, уходящая по меловой дороге.
Уходящая в тлен, в пустоту, в распад – без надежды вернуться.
В разбитом стекле отражается бледная сценка: ветер хлопает полами куртки несуразного, с бычьей шеей парня, зарывается в его «нацистскую» причёску. На плече у парня дремлет зубастый рюкзак, в рюкзаке мёртвым грузом лежат ключи Вероники Игоревны.
Достать бы их, войти. Но как? В присутствии чёртовых Трёх Ко?