Волк в ее голове. Книги I–III
Шрифт:
У танцующих берёз что-то заставляет меня оглянуться, и сквозь удушливый дым обиды проскальзывает неприятная мысль: дом Дианы состарился.
Будто человек.
Вы скажете, что семнадцать лет – это так, фигня, но за семнадцать я достаточно видел, как дряхлеют люди перед смертью. Мой дед, моя соседка. Моя первая классная руководительница. Они жили десятилетиями, почти не меняясь, словно бы застывая в невидимом янтаре, но потом возраст брал своё. Болезни в пару месяцев разъедали тела, одиночество – души. Слабели голоса, ржавели суставы, лица бледнели и туго обтягивали кости черепа.
Сейчас я смотрю на дом Дианы и с грустью понимаю, что он в конце этого тёмного пути. Ещё не в бездне, но уже соскользнул. Уже летит вниз.
Сон шестой. Электрический прибой
Ветер поднимает занавески невидимой рукой и взбивает их мягкими рывками. Из приоткрытого окна тянет сигаретами и мокрой жестью. Эти запахи, это неспешное движение полупрозрачной ткани гипнотизируют, и я чувствую, как проваливаюсь из кабинета физики куда-то в себя – в безмыслие и безвременье собственного разума.
Там бродит Диана, ведомая луной.
Там замерла, подобно статуе, Вероника Игоревна.
Вы думаете, за минувшую неделю она появилась в гимназии? Как бы не так, нет Вероники Игоревны.
В итоге её брелок и вся его железная компашка громыхают в моём рюкзаке который день, а физику у нас заменяет Леонидас, классный руководитель «ашек». Конечно, не тот царь Леонид из Спарты и даже не Джерард Батлер из «300 спартанцев», но что-то такое древнегреческое в облике нашего завуча определённо имеется.
Наверное, борода. Эта штука у Леонидаса ухожена так, будто её подравнивает каждый день личный садовник. Честно, я не понимаю мужиков, которые настолько следят за собой. И особенно не понимаю тех, что носят вязаные свитера с северными узорами. О, вы не заметили? Сегодня к нашему вниманию красные снежинки на белом фоне.
Не знаю, что меня больше беспокоит: мерзкие снежинки или чёрный список Дианы.
С ней мы пересеклись, когда позавчера я брёл по мосту Шестьдесят пятой параллели.
Сперва моё внимание привлекли две тонкие тени, которые скользили поперёк дороги – мокрой, в бронзовых искрах заката – и приятно напоминали девушку с велосипедом. Ими они и оказались. Диана устало катила алый ляс на фоне чёрно-сизых, с золотистым оперением облаков, и лужица солнца мелькала то за её шапкой-носком, то под мышкой, где трепыхалась паченция листов. Для ранней весны она оделась чересчур легко: серое худи, серые спортивные штанцы, тапочки.
Тапочки, да.
В голове шевельнулась мысль позвать Диану и отдать ключи, но я так обижался за чёрный список, что ощутил внутри почти физическое сопротивление.
Тем временем она дошла до перекрёстка, где тротуар обрывался бледной зеброй, и, не глядя на светофор, не замечая несущихся машин, попёрла через дорогу.
Я вскинул руку. «Эй! Осторожнее!» – само, без разрешения запрыгало на языке, и худая фигурка резко замерла, будто услышала меня. Перед ней с визгом клаксона затормозил синий «ниссан». Ветер рванул бумаги из пачки Дианы, подбросил вверх, и они засветились жёлтым в лучах солнца.
– Девушка!!! – закричал водитель и наполовину высунулся из машины. – Вы дальтоник? Красный свет!
Диана даже не посмотрела на него. Её тело слегка покачивалось вперёд-назад, и белые листы разлетались сияющим вихрем.
Она спала.
Едва я осознал это, мои ноги шагнули в сторону Дианы, а она, подобно странной марионетке, повторила движение.
– Диана!
Водитель «ниссана» раздражённо смахнул бумаги с лобового стекла и окончательно вылез из машины. Сомнамбула не отреагировала ни на него, ни на меня: молча направилась вперёд и в пару секунд добралась до остановки.
Там уже собирал урожай зелёный автобус на Поморку. Он быстренько втянул в себя Диану, лязгнул дверьми и покатил за поворот, в заходящее солнце. Воцарилась странная тишина. Только белые листы с шелестом скользили по асфальту и радостно сигали под опоры моста.
С той встречи минуло два дня.
Небо за окнами давит ледяным свинцом на кладбищенский холм. Иногда округа загорается мертвенно-белым, и над головой, оглушая и прибивая к полу, прокатывается гром – словно крик инопланетной твари бьётся в стёкла.
Апрель.
Гроза. Такие ещё зовут «зимними», хотя они и случаются весной.
На экранчике моего телефона Вероника Игоревна разбирает конденсатор, похожий на рогатый бочонок. Точно судмедэксперт, она залезает пальцами в его блестящие внутренности и вытаскивает рулончики фольги, длинные, как дождик для новогодней ёлки. Тут верхнюю часть кадра перекрывает оповещение:
ПОЧТАМПЪ сейчас
Мухонос
О_о
[фото]
Этот дебил постоянно шлёт всякую пургу в чат класса, и я, не читая, смахиваю «наклейку» прочь.
Изыди.
Видео на секунду подвисает, затем Вероника Игоревна показывает целый, здоровенький конденсатор и крепит к нему крокодильчиками два проводка от вилки. Прикладывает палец к губам и, разматывая провод, отходит вместе с нами в дальний угол кабинета – того, старого, сгоревшего. С трудом запихивает вилку в древнюю розетку.
– Бам, – шепчу я.
Мигают плафоны. Конденсатор лопается со вспышкой, будто перезрелый плод; разлетаются серпантины фольги. Один прилипает к доске, другой к потолку. В кадре появляются члены химического электива: ошалелые, с диковатыми улыбками. Среди них я с оторопью вижу и себя – вижу и не узнаю. Ни причёску-горшок, ни синюю рубашку, ни покатые плечи. Какой же вы нескладный, Артур Александрович.
Вероника Игоревна снова прикладывает палец к губам, и видео замирает.
Я ловлю себя на том, что радуюсь какому-то неуловимому, ускользающему чувству внутри – словно бы движению воздушных потоков памяти, и блокирую экран.