Волк в ее голове. Книги I–III
Шрифт:
Как и Артур Александрович.
Мои ноги уже третью неделю утаптывают местный асфальт, и настроение даёт сбои. Пока все гуляния вылились в дюжину пропущенных вызовов – от некоего человека, которого я записал под ником «Валентос».
Кто бы это мог быть? Хм-м-м.
Взгляд цепляется за новую деталь в однообразии кирпича и бетона: на пустыре между двумя цехами скопилось с десяток человек. Я вглядываюсь, и по моей спине проползает холодок, дыбом поднимает волосы – на грязной земле лежит труп под чёрным пакетом. Полиэтилен дрожит, хлопает углом на ветру, приоткрывая
Пытаясь не замечать труп, я подхожу к толпе.
– Простите! Вы не видели её?
Несколько человек смотрят на фото Дианы, несколько голов качаются в знак отрицания.
– Спасибо! – неискренне благодарю я и направляюсь прочь.
За такими односложными беседами минует несколько часов. В ржавых водостоках гудит ветер, дышат паром канализационные решётки. Пахнет вечной, неизлечимой, леденящей сыростью, которая ещё больше убивает надежду на успех.
Слишком много дней прошло. Слишком часто закрыты местные двери.
Слишком очевидно, что Диана уехала насовсем.
Воздух наливается вечерними тенями. В конце улицы вспыхивает оранжевым вывеска «Калитка навсегда» и тут же мигает, гаснет. Мой желудок урчанием напоминает, что с утра не принимал гостей.
Я ускоряю шаг, взлетаю по ступенькам, лязгаю дверцей. Внутри магазина бубнит радио и пахнет пирожками, которые жарили год за годом в прогорклом кипящем масле. Повар дрыхнет сидя, свесив голову на грудь, и кассир дрыхнет – положив голову на прилавок, шевеля дыханием чеки в коробке. Сонное калиточное урочище.
– Сорян, – тихо говорю я.
Кассир вздрагивает, выпрямляется и очумело смотрит на меня сквозь гигантские очки.
– Чего? – Небесно-голубые глаза моргают несколько раз, будто индикаторы на системном блоке. – Чего тебе?
– Скажите… Вы не видели? – Я показываю фото Дианы.
Он по-детски трёт глаза, вглядывается в снимок.
– Ты собираешься что-нибудь покупать?
С таким запахом?
– Чё-то нет… не хочется.
– М-да?.. Вот и отвечать не хочется.
В растерянности я развожу руками. Кассир смотрит выжидательно.
Стоит вообще этот разговор моих усилий? Сколько уже раз видели других, похожих девушек – не Диану?
Собеседник вздыхает, показывает, чтобы я придвинул ближе телефон и всматривается в фото. Очки сползают на кончик носа, так низко, что у меня самого чешется горбинка.
– Зачем ищешь-то? Втрескался?
– Подальше послать.
Кассир отклоняется на спинку стула и с минуту смотрит задумчиво.
– Да, – он театрально кивает, – у нас работала рыжеволосая девушка. Нет, – он едва заметно усмехается, когда я всем телом подаюсь вперёд, – не твоя зазноба.
Из-под прилавка возникает бутылка «Новотерской», газированная вода с шипением обрушивается в пластиковый стакан.
Я с шумом выдыхаю воздух и убираю телефон.
– Где ещё можно поспрашивать? Не знаете?
– В жопе, – отвечает кассир, когда перезагружается глотком минералки.
У меня внутри всё леденеет от его грубости.
– Молодёжь обычно там околачивается. – Он видит, что я не понимаю, рокочет отрыжкой и неохотно поясняет: – Бар такой. Клуб. Называется «Жопа».
– В самом деле?
– Нет. – Ещё глоток воды, ещё отрыжка. – Я, знаешь ли, шучу.
Из моего горла вырывается смешок.
– Ну и где находится ваша… м-м, «Жопа»?
Мужчина выразительно смотрит в ответ.
– Понимаю, название под стать. Как найти?
Кассир поднимает было руку, но молчит, ибо по радио объявляют семь вечера. Он и повар знающе переглядываются, встают. Я догадываюсь, что у них закончился рабочий день, и мигом ощущаю себя невыразимо лишним в этой калиточной.
– А… дорога? – напоминаю я и смущённо показываю рукой за спину.
– Отсюда наверх до часовни. Потом до Шестой линии. Там разберёшься.
Я благодарю кассира, направляюсь к двери, но, последовав минутному порыву, возвращаюсь.
– Можно одну штуку?
Мой палец утыкается в тёплое стекло витрины. Кассир останавливает пересчёт выручки, хмурится.
– Эти штуки зовутся калитками.
– Да, так… можно?
Плохо соображая, где ценник и сколько стоят пирожки, я нахожу и неловко протягиваю сотню.
– С какой начинкой?
– Да… всё равно. Любую.
Взгляд у кассира делается такой, будто его пытают
– Ты, наверное, думаешь, эти штуки – так, ерунда? Вроде беляша под водку?
Я нервно прыскаю.
– Нет?.. Что вы… нет!
– И хозяин этого заведения – какой-то делюга…
– Вовсе нет!
– А может, у него из поколения в поколение передают рецепты этих калиток? Может, когда здесь гудели заводы, все работники стояли к нему в очередь за этими калитками? – Кассир надевает на руку прозрачный целлофановый пакет, достаёт одну калитку, осматривает. – А теперь это никому не нужный район, на никому не нужной улице, в никому не нужном городе, где никому не нужны эти калитки, хотя, может быть, это очень вкусные калитки. Может быть, их пекла ещё его бабушка. – Он свободной рукой достаёт из-под стола бумажный пакет и продувает, чтобы придать объём, швыряет внутрь калитку. – А до бабушки – его прабабушка. По старинному рецепту, который можно найти в книге английского путешественника XVII века. Может быть, детей у делюги нет, и этот рецепт уйдёт вместе с ним, и больше эти калитки ты никогда не попробуешь. Другие, может, будут… – Кассир шлёпает передо мной пакет и отсчитывает сдачу. – А вот таких, по этому рецеп-кх-а-а…
Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет – обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.
Повар заканчивает уборку и терпеливо ждёт, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (чёрные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески: