Волк в овечьем стаде
Шрифт:
«Эти дела не будут вынесены на разбирательство в суде, — заверил он репортера. — Теперешний окружной прокурор никогда не позволит своей жертве доказать невиновность. Арест был обыкновенной уловкой перед выборами».
— По-моему, он чересчур заболтался, — сказал я. — Это что, поддержка телевидения?
— Они всегда в двенадцатичасовых новостях предоставляют кому-нибудь экран, — объяснил Тим. — Подожди, ожидается эффектная концовка.
«Разгул преступности охватил город», — прямо в камеру, на полном серьезе, выдал Лео.
— Вот дерьмо, — не выдержал я.
«…в
Тим выключил телевизор.
— Видишь, — завелся он, — он собирается уничтожить тебя. В конце концов…
— Ты же не думаешь, что кто-то купится на эту чушь?
— Безусловно, купятся, — убежденно ответил Тим. — Дай я расскажу тебе, что произошло вчера. Мне позвонили из общества в поддержку гражданского спокойствия Норт-Сайда. Они отдают свои голоса Лео.
— Что? — воскликнул я, вскакивая со стула.
Тим кивнул. Эта организация одной из первых подвигла меня пойти на перевыборы. Я не сомневался в их лояльности.
— Почему, черт возьми? — спросил я. — Они же знают, что я лучший кандидат.
— Из-за Остина Пейли. — Тим был возмущен, но держался хладнокровно. — Я не говорю, что он стоит за этим, но заваруха из-за него. Джон Лаймэн позвонил и поставил меня в известность, что он лично настоял на поддержке Мендозы. Он заявил, что пришло время выразить свое недовольство. Тот, кто фабрикует ложное обвинение, не задумывается над тем, кого он задевает. Любой из нас под угрозой. Он был чистосердечен, как монахиня. Он абсолютно уверен…
— Остин добрался до него, — тихо сказал я, не желая верить этому.
То, что затем сказал Тим, было похоже на правду:
— Нет, сэр, как можно добраться до Джона Лаймэна? Ему плевать на то, что о нем думают. Но он верит Остину. — Тим наклонился ко мне. — Остин не просто так манипулирует людьми, понимаешь, Марк? У этого парня влиятельные друзья. Он годами жертвовал деньги на благотворительность, он нарабатывал нужные связи, ходил в церковь, он… — Тим развел руками, выражая крайнее недовольство. — Он умеет обольщать, в конце концов. Он мне нравится. Моей матери он нравится. Подумай о людях, которые знали его годами, подумай о том, как они…
— Я один из них, Тим.
— Ну, вот опять. Послушай. Я не прошу тебя закрыть дело…
— Их несколько, — поправил я.
Тим насупился.
— Не придирайся. Оставь его в покое. В противном случае я не смогу помогать тебе.
— Нет. Я должен опровергнуть измышления Остина и Лео. Я должен доказать, что мною движет не политическая цель, а уверенность в виновности преступника. Да ты и сам все время толковал мне, что требуется кого-нибудь разоблачить? Может быть, ты купишь для меня телевизионный эфир на личные средства? У тебя есть заказы на мои выступления?
— Один или два, — пробурчал Тим.
Осталась единственная возможность прорваться на телеэкран. Если я выдвину обвинение против Остина, мною заинтересуются газеты и телевидение.
— Это не личная месть, — добавил я. Я лгал. — Просто я должен
— Ну… — сказал Тим. — По крайней мере, ради Бога…
Поразмыслив над тем, так ли уж я нуждаюсь в его одобрении, я решил не следовать его указаниям.
— Почему бы тебе не прислушаться к Тиму? — спросила меня Бекки. — Я буду обвинителем Остина Пейли и не поддамся на давление. Можно обойти препятствия.
Я промолчал, и вовсе не потому, что Бекки сморозила глупость. Уже давно я воспринимал ее не только как девчонку и подчиненную. Разбирая тактику обвинения, мы очень даже были на равных. Я боялся, что Бекки сочтет мой ответ без меры самонадеянным.
— Так будет вернее, — добавила Бекки.
— Я знаю.
Я выглянул в окно. Бекки сидела на диване. Боковым зрением я увидел, как она подходит ко мне, застывает в нерешительности, затем садится так, чтобы видеть меня. Я повернулся к ней.
— Почему ты так уперся, Марк? — спросила она. — Это все отмечают.
Я решил объясниться. Бекки достойна уважения, тем более, я сам втянул ее в эту историю.
— Я чувствую себя так, будто он лишил меня прошлого. Ясно, кто этот «он». Это началось давно. Первое преступление он совершил в бытность мою помощником окружного прокурора, лет пятнадцать назад. Остин насиловал детей и препятствовал правосудию. Пока я…
Я подошел к ней. Бекки оставалась спокойной. Ей не дано было это понять.
— Я верил в свое предназначение, верил Элиоту, внимал его словесам по поводу того, что для нас не должно быть различий в подходе к любому делу, что приятельские отношения с адвокатом обвиняемого не причина для поблажек, что все люди равны, вне зависимости от родственных связей. Другие подшучивали над этим — я тоже позволял себе вольности, — но я верил. Верил в то, что мы стоим на страже закона и в наших силах многое изменить, в общем, во всю эту чушь.
Закончив произносить эту глупую тираду, я вновь оказался во власти этого чувства, которое не мог объяснить Бекки. Я считал, что наша профессия многое меняет в жизни, что мы служим идеалу, который стоит выше денег или власти. За годы службы мне встречались дела, приговоры в которых были вынесены ложные из-за коррупции, тупости или лени законников, я кое-чему научился в этом смысле, но не стал циником, хотя именно настоящие циники и есть самые истые верующие. Я не стыдился своей веры в правосудие. Я считал, что могу справиться с преступным миром. Когда-то я безоговорочно верил в это.
И даже спустя время, когда я стал винтиком в машине правосудия, я все еще верил в глубине души в благородство своей профессии. Остин осквернил мою веру. Пока я исповедовал убеждение в своей священной миссии, Элиот Куинн тайно покрывал своих политических союзников. Я чувствовал себя запятнанным. Это перечеркнуло мое прошлое. Я с ненавистью вспоминал, как Остин появлялся во Дворце правосудия, был обаятелен, претендовал на особое отношение и добивался желаемого. Он был уверен в своей власти и силе. Только теперь я оценил те хитрые взгляды, которыми меня одаривал Элиот, а я их принимал за выражение дружелюбия.