Волки купаются в Волге
Шрифт:
– Такой друг, что, если он скажет: «убей», я убью. Он женат, его надо было пожалеть.
У дяди отпала тут охота Аню бить, опять пропало напрочь всякое вдохновение.
На следующий день он на работу не вышел. И Аня опять полюбила его. Он уже и бил ее за «друга», но она терпела, только улыбалась криво.
Источником их доходов стала только церковная милостыня. Просили здесь и другие нищие, но Боря (так звали дядю), не утративший правоохранительную хватку, забрал среди них главенство, собирал дань. Составилась небольшая нищенская шайка. Так что, если Боря и не стоял сегодня у церкви, процент он все равно получал,
Церковные сторожа вроде были постоянные, все же – то уволят одного за нарушения устава, то другой сойдет по старости, то третий уйдет в монастырь. Вот взяли нового молодого сторожа Ярослава, он не терпел, когда его называли Славой, требовал, чтобы обращались Яр.
Яр взялся за дела яро. Положено было выгонять нищих за ограду. Другие, обтесавшиеся, сторожа смотрели на вылазки голытьбы сквозь пальцы или, образно говоря, сквозь обильную связку ключей, которую степенно носили в руках. Яр же, чуть нищий ступит на подворье, сразу летел к нему и требовал выйти. «Упрямый ты», – сказал ему чернобородый Гена, бывший, а может, и реальный уголовник, появившийся недавно, но уже замышляющий свергнуть Борю. Но Яр и его не испугался. «Да нет, это ты упрямый», – ответил. Потом они даже подружись. Как-то ни свет ни заря Яр вышел открывать храм (ворота он открыл, когда еще не рассвело) и встретил Гену, идущего в сортир. На Гене были белые брюки и черный кожаный пиджак, в ушах наушники плейера. Гена приветливо выдернул наушники.
– Какой ты, Ген, нарядный, – сказал Яр весело.
– А как ты хотел, праздник сегодня, 8-е марта, – сдержанно ответил Гена.
– А что слушаешь? Моцарта?
– Нет, Битлз.
…«Ухожу, ухожу, Ярик, – высоким голосом говорил синеглазый Коля, отвоевавший в Афгане, – я только крест зашел наложить». Яр стоял перед ним в задумчивости. Коля долго, неверной рукой, накладывал крест. Казалось, яркая синева его глаз сейчас плеснет на тротуар. Потом Яр находил Колю в уборной спящим на седалище.
Была одна, которая никогда не заходила на территорию, не старая совсем женщина. Стройная, в длинном облегающем черном пальто, она протягивала узкую ладонь и смотрела исподлобья большими измученными глазами; привел ее и курировал люто-спокойный Гена. Куда ей заходить на территорию… она была пуглива как лань.
Аню Яр тоже гонял. Но как-то смягчал невольно голос: «Аня, милая, будь добра, выйди за ворота». Аня медленно вставала и, чуть изгибаясь в талии, чуть двигая своим безупречным станом нигерийской принцессы, выходила за ворота. «Если б рожа не такая опухшая…» – думал Яр.
К единственной нищей Яр был полностью снисходителен, к пожилой Татьяне, в прошлом главной смотрительнице Дарвиновского музея. Она подходила с маленьким целлофановым пакетиком в руке к самой паперти, и Яр ее выводил, только если начинал уже ругаться староста. Татьяна опустилась из-за сына Саши, наркомана. Он ее бил, отнимал на наркотики пенсию. Когда Саша попытался завязать с наркотиками и обратился к водке, Татьяна, чтобы поощрить менее пагубную привычку, стала с ним выпивать и очень быстро встала возле храма. Саша и эти деньги у нее отнимал, бил мать сильнее: сломал ей нос.
Яр подошел к нему раз и сказал:
– Ты это что, дорогой?
– А что… – растерялся Саша, который был выше высокого Яра на полголовы.
– А то. Ты что бьешь мать?
– Да он не бьет, – вступилась Татьяна. – Не бьет.
Тут уж несколько растерялся Яр.
– Ты, вот что, знай, мы ее в обиду не дадим. Она при храме, она наша, понял?
– Понял.
В следующий раз Татьяна пришла настолько побитой, что глаз видно не было.
– Опять он вас бил? – спросил Яр.
– Не надо… пожалуйста, не надо, – моляще потянулась к нему Татьяна. – Не вмешивайтесь…
Яр перестал вмешиваться.
Другое дело, Аня. Гена в отсутствие Бори затеял забирать у нее деньги. Она съездила к отцу на дачу, с ним не ужилась, но вернулась опять прежней красавицей. Гена такую вовсе не допустил ее просить. «Ты здоровая молодая девка, иди работай», – говорил он со злобой. Чего, казалось бы, стоило ему напоить ее, превратить в свою любовницу и усадить на прежнее место с табличкой? Но он, похоже, готов был скорее убить ее.
Аню стали кормить в трапезной, за что она ухаживала за цветами.
Яр наблюдал ее работу через окно сторожки, и силился созерцать бескорыстно. Яр не знал, как для других мужчин, но для него всегда влечение к женщине было мучительным, всеохватывающим, поэтому он дичился женщин, они легким своим появлением вызывали в нем восторг, страдание и стыд. Он и решил для себя, что следует относиться к женщине бескорыстно, и наглядную красоту ее воспринимать бескорыстно. Тогда сделается возможным глубокое чистое общение с женщиной, которое, в конце концов, когда-нибудь, приведет к чаемому счастью, о котором Яр мечтал с детства. Но сначала надо вымуштровать себя, приучить к такому бескорыстию. «Вот, к примеру, за окном скребет граблями прошлогоднюю траву удивительно, немыслимо похорошевшая за последние дни Аня. Вся в черном, длинная юбка, только платок с сиреневыми и синими узорами по голубому полю, еще белеет поясница через тонкую полоску под фуфайкой, когда нагибается за жухлой травой. Буду любоваться, – думал Яр. – Но совершенно бескорыстно».
Столкнулись в дверях, когда Аня ставила грабли.
– Я поставлю тут…
– Правильно, здесь им и место.
Аня вышла, Яр устремился за ней.
– А вы давно здесь работаете? – спросила Аня.
– Аня, ты же меня всю зиму видела.
– Да… видела. Правда, я зимой ничего толком не видела, у меня было какое-то грустное настроение зимой.
Яр щелкнул себе пальцем по шее. Аня подняла и опустила глаза.
– По-моему, у тебя и сейчас грустное настроение, ты и сейчас меня в упор не видишь, – посетовал Яр.
– Нет, сейчас мне весело. А как тебя зовут?
– Яр.
– Странное имя, никогда не слышала.
– Ярослав.
– Ярослав сокращено ведь Слава.
– Я не люблю это сокращение.
– Зачем из себя изображать? «Яр»! – вспылила вдруг Аня. – Слава – и всё.
– А ты зови меня все-таки Яром.
– Хорошо, – опустила глаза Аня.
– Ты семечки любишь грызть?
– Да так, иногда… редко, – Аня улыбнулась. – Вообще, люблю, – она подставила ладонь.
Яр отсыпал ей семечек.