Волки на переломе зимы
Шрифт:
Моросил дождь, но движение было не слишком напряженным. Ройбен за пять минут добрался до вершины холма, поставил машину в общественный крытый гараж на Тейлор-стрит, схватил чемодан и прямо через улицу устремился в парк.
Джим, одетый в обычный костюм священника с воротничком, в одиночестве сидел на скамейке, положив на колени портфель, и неподвижно, словно находясь в трансе, смотрел прямо перед собой. От моросящего дождя дорожка под ногами почернела, одежда и волосы Джима покрылись серебряным налетом влаги, но он, похоже, не замечал ни дождя, ни ледяного пронизывающего ветра.
Ройбен протянул руку и положил руку Джиму на плечо. Тот даже не пошевелился.
– Послушай, здесь ужасно холодно, – сказал Ройбен. – Пойдем-ка в «Фейрмонт», выпьем кофе.
Джим медленно, как будто очнувшись от сна, поднял голову и ничего не сказал.
– Пойдем, – повторил Ройбен и крепко взял Джима за руку. – В помещении будет теплее и лучше.
Продолжая бубнить какие-то бессмысленные банальности, он ввел Джима в просторный, роскошный и заполненный суетливой публикой вестибюль «Фейрмонта». Рождественские украшения уже убрали, но вестибюль с блестящими мраморными полами, зеркалами в золоченых рамах, позолоченными колоннами и золотыми же узорами на потолке всегда имел праздничный вид.
– Послушай, – сказал Джим, направляясь к стойке портье, – я сейчас сниму номер. Вернуться в старую квартиру тебе не позволит мама; разве что город встанет с ног на голову…
– Не называй своего настоящего имени, – усталым голосом произнес Джим, не глядя Ройбену в глаза..
– Да ты что? Так нельзя. Я должен предъявить документы.
– Скажи, чтобы твое имя никому не называли, – полушепотом сказал Джим. – И не говори никому, что мы здесь.
Портье охотно согласился на это условие. Им предоставили хороший номер с двумя спальнями, откуда открывался прекрасный вид на парк и собор Милости Господней. Да, конечно, он никому не откроет имени Ройбена. Конечно, его узнали. Кто же не знает знаменитого журналиста? Но персонал будет очень сдержан. Его зарегистрировали под псевдонимом Крейтон Чейни, который Ройбен только что выдумал.
Как только они вошли в номер, Джим снова впал в ступор – он смотрел на декоративный камин и дорогую мебель так, будто ничего этого не замечал, будто был погружен в глубокую медитацию, из которой никак не мог выйти. Потом сел на голубой бархатный диван и уставился на висевшее над камином зеркало в золотой раме, а потом на Ройбена с таким видом, словно не понимал ничего из происходившего.
– Позвоню маме, – сказал Ройбен, – но не стану говорить ей, где мы находимся.
Джим промолчал.
Ройбен поднес к уху телефон.
– Мама, послушай, Джим со мною. Я перезвоню тебе через некоторое время, – сказал он и сразу отключился.
Джим все так же сидел, держа портфель на коленях, точно так же, как в парке, глядя на сверкавший золотом камин, будто там горел огонь, которого там никогда не могло быть.
Ройбен пристроился на подлокотник, тоже обшитый бархатом, только золотистым, слева от брата.
– Не могу даже представить себе, что ты чувствуешь после того кошмара, который приключился с твоим другом. Мама сказала, что ты рассказал полицейским все, что знаешь, а они ответили, что ничего не могут поделать…
Джим молчал.
– Ты хоть имеешь представление о том, кто за всем этим стоял? Мама сказала, что это какой-то наркоделец, которого ты знаешь.
Джим молчал.
– Послушай, я понимаю, что ты не хочешь рассказывать мне всего этого. Не хочешь, чтобы я кинулся туда и растерзал мерзавцев. Это до меня дошло. Но я приехал сюда как твой брат. Может быть, ты все-таки расскажешь брату о том, что случилось с твоим другом?
– Он не был мне другом, – произнес Джим все тем же тусклым, ничего не выражающим голосом. – Я не испытывал к нему ни малейшей симпатии.
Ройбен на мгновение не нашелся что сказать, но потом выдавил:
– Знаешь, от такого действительно можно растеряться.
Молчание.
– Позвоню папе и скажу, что нашел тебя, – сказал Ройбен и, поднявшись, перешел в спальню справа. Она была ничуть не хуже гостиной – тщательно застеленной двуспальной кроватью и полукруглой кушеткой под окном. Если он сможет уговорить Джима остаться, брату здесь будет уютно.
Как только Фил ответил, Ройбен выложил ему всю историю. Дело оборачивалось не лучшим образом. Нужно было забрать из квартиры необходимые вещи, доставить их Джиму и остаться с ним на ночь, если, конечно, он позволит.
– У него шок, – сказал Ройбен. – Он, кажется, не очень понимает, что происходит вокруг. Я его одного не оставлю.
– Я говорил с твоей матерью. Она в бешенстве из-за того, что я не поехал с тобой, и мне пришлось выдумывать всякие дурацкие оправдания, как и всю жизнь, когда я не делал чего-то такого, чего она требовала. Перезвони мне попозже, как бы ни развернулись дела.
Вернувшись, Ройбен увидел, что Джим сидит все в той же позе, только портфель положил рядом с собой на диван.
Когда Ройбен заговорил о том, чтобы привезти Джиму его вещи, тот поднял голову, будто очнувшись от сна.
– Я против того, чтобы ты туда ездил.
– Отлично. У меня с собой чемодан. Я всегда беру вещи с запасом. Там есть все, что может тебе понадобиться. – Он болтал без умолку, так как ему казалось, что это будет лучше молчания, особенно если учесть, что Дим никак не мог отойти от шока, вызванного ужасным событием в его приходе. И он сказал от чистого сердца, что ему очень-очень жаль этого молодого священника.
В дверь позвонили; это оказался официант с фруктами и сыром – обычным для таких номеров подарков постояльцам от менеджера отеля. Да, конечно, кофе будет через несколько минут.
Ройбен аккуратно поставил еду на кофейный столик.
– Ты давно ел в последний раз?
Молчание.
В конце концов Ройбен все же умолк: и потому, что больше не знал, что сказать, и потому, что, похоже, Джиму хотелось именно этого.
Когда принесли кофе, Джим взял чашку и сразу выпил, хотя кофе был очень горячим.