Волки на переломе зимы
Шрифт:
Он открыл рот, чтобы позвать ее, но не смог издать ни звука. А потом, прежде чем его сердце успело стукнуть хотя бы раз, фигура сделалась ярче, замерцала и тут же выцвела и сделалась невидимой. По стеклянной крыше дробью ударили дождевые капли. По стеклянным панелям стен серебряными струями хлынула вода, и, куда он ни смотрел, само стекло мерцало точно так же. Марчент. Скорбь и страстное стремление болезненной пульсацией отдавались в его висках.
Сердце Ройбена замерло.
В ее лице не было ни страдания, ни отчаяния, ни слез. Но что же на самом деле означало выражение этих серьезных, этих задумчивых глаз? Что могут знать мертвые? Что могут чувствовать мертвые?
Он приложил обе ладони ко лбу. Его ударил озноб. Кожа под одеждой вдруг сделалась горячей, ужасно горячей, а сердце продолжало давать перебои. Кто-то спросил, как он себя чувствует.
– О, спасибо, все в порядке, – ответил он и, повернувшись, вышел из комнаты.
В большом зале было прохладнее и приятно пахло свежей хвоей. Сквозь открытые окна доносилась негромкая торжественная музыка. Пульс постепенно возвращался к норме. Жар быстро проходил. Мимо промелькнула стайка хихикающих девочек-подростков, спешивших в столовую, вероятно, чтобы просто посмотреть, что там и как.
Появился Фрэнк, извечно доброжелательный Фрэнк, способный затмить светским лоском самого Кэри Гранта, без единого слова вложил в руку Ройбена бокал с белым вином и лишь потом спросил, вскинув брови:
– Может быть, что-нибудь покрепче?
Ройбен покачал головой, с благодарностью поднес бокал к губам – славный, холодный, ароматный рислинг – и тут обнаружил, что снова стоит в одиночестве перед горящим камином.
Зачем он продолжает ее искать? Зачем ему это нужно? Почему он вернулся к мыслям о ней в самый разгар веселья? Почему? Ему что, и вправду захотелось, чтобы она оказалась здесь? И если он уйдет в какую-нибудь закрытую комнату – при условии, что такую удастся отыскать, – придет ли она на его мольбы? Смогут ли они сесть рядышком и поговорить?
Отвлекшись от раздумий, он разглядел в толпе своего отца. Да, конечно, этот джентльмен в твидовом пиджаке и серых брюках был не кто иной, как Фил. Он казался много старше, чем Грейс. Он не был массивен, но и не выглядел хрупким. Но его лицо, никогда не подвергавшееся хирургическим подтяжкам, было естественным, с мягкими чертами и множеством глубоких морщин, примерно таких же, как у Тибо, а густая шапка волос, некогда светло-рыжеватых, была полна седины.
Фил стоял у стены библиотеки, совершенно не замечая гулявших вокруг него людей, и пристально рассматривал большую фотографию Почтенных джентльменов, висевшую над каминной доской.
Ройбен словно наяву видел, как в голове Фила совмещаются зубчатые колесики, и его вдруг пронзила ужасающая мысль: он же все поймет!
Действительно, все же замечали, что Феликс – точная копия мужчины, запечатленного на фотографии, люди, стоящие рядом с ним, люди, которые сейчас должны быть лет на двадцать, а то и более того, старше, чем во время съемки, выглядели точно так же, как и тогда. Ладно, Феликс вернулся под видом своего внебрачного сына. Но как объяснить, что ни Сергей, ни Фрэнк, ни Маргон нисколько не постарели за эти двадцать лет? А как быть с Тибо? Допустим, отсутствие перемен в облике молодых людей можно объяснить очень хорошим здоровьем. Но ведь Тибо и на фотографии, и в действительности выглядит на шестьдесят пять, а то и семьдесят лет. Разве бывает так, чтобы человек, столь пожилой уже тогда, совершенно не изменился с тех пор?
Но может быть, Фил всего этого не заметил? Может быть, Фил даже не знает, когда была сделана фотография? Да и откуда ему знать? Они ведь, кажется, никогда об этом не говорили… Может быть, Фил рассматривает деревья на фотографии и думает о каких-то обыденных вещах, например о том, где она была сделана, или изучает какие-то подробности, скажем, одежды или оружия запечатленных на снимке людей…
Тут Ройбена отвлекли гости, желавшие сказать ему хоть несколько слов перед отъездом.
Когда же он вошел наконец в библиотеку, Фила там уже не было. А на диванчике под окном, на красных бархатных подушках сидел, глядя в стекло на лес, все тот же неповторимый Элтрам; его смуглая, цвета жженого сахара, кожа и ярко-зеленые глаза прямо-таки сверкали в отсвете пламени камина, как будто он демон, наполненный огнем, не видимым для всех остальных, находящихся в комнате. Он даже не подал виду, что замечает Ройбена, пока тот не подошел к нему почти вплотную. Лишь тогда он дал себе труд повернуть голову, одарить Ройбена ослепительной улыбкой и исчезнуть, точно так же, как он сделал это днем в городе, совершенно не заботясь о том, что кто-нибудь может это заметить, как будто это ничего не значило. И, оглянувшись по сторонам, на разговаривавших между собой, смеющихся и клюющих что-то со своих тарелок людей, Ройбен понял, что случившегося действительно никто не заметил, совсем никто.
Ройбен же вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо, повернулся и увидел вплотную рядом с собой зеленые глаза Элтрама, который совершенно неожиданно и беззвучно возник рядом с ним.
– Тут кое-кому очень нужно поговорить с вами, – сказал Элтрам.
– С удовольствием. Только скажите, кто именно, – ответил Ройбен.
– А вы сами посмотрите. – Элтрам указал в сторону камина. – Там, у огня, женщина с девочкой.
Ройбен обернулся, ожидая увидеть ту женщину, которую несколько раз встречал сегодня, и девочку, которую она недавно утешала. Но увидел совсем не их.
Ройбен сразу узнал точеное личико Сюзи Блейкли, не сводившей с него глаз. А рядом с нею стояла пастор Корри Джордж, та самая, которой Ройбен в церкви вручил девочку. Сюзи была аккуратно причесана и одета в хорошенькое, хотя и старомодное, розовое платье с короткими рукавами-буфами. На шее у нее виднелась золотая цепочка с крестиком. Пастор Джордж оделась в черный брючный костюм с воротником, отделанным изящными белыми кружевами. Она тоже смотрела на Ройбена.
– Будьте очень осмотрительны, – прошептал Элтрам. – Но ей действительно необходимо поговорить с вами.
Ройбен чувствовал, что его щеки вдруг зарделись. В ладонях с силой пульсировала кровь. Но он решительно направился к ним и легонько погладил белокурую головку Сюзи.
– Ты Сюзи Блейкли, – сказал он. – Я видел твои фотографии в газетах. А я Ройбен Голдинг. Я репортер. В жизни ты куда красивее, чем на фотографиях. – Это была чистая правда. Она казалась очень чистой, не затронутой мировым злом. – И платье у тебя очень красивое. Ты прямо как с картинки из книжки.
Она расплылась в улыбке.
Сердце Ройбена отчаянно колотилось, и он сам удивлялся спокойствию, с каким звучал его голос.
– Надеюсь, тебе здесь нравится. – Он улыбнулся пастору Джордж. – А вам? Может быть, принести вам что-нибудь?
– Мистер Голдинг, можно мне поговорить с вами? – спросила Сюзи. Тот же самый ясный, хотя и слабый голосок. – Всего минуточку, пожалуйста. Это очень-очень важно.
– Конечно, можно, – ответил Ройбен.
– Ей и в самом деле очень нужно поговорить с вами, мистер Голдинг, – сказала пастор Джордж. – Мы очень просим простить нас за бесцеремонность, но мы приехали издалека специально для того, чтобы повидаться с вами. Обещаю, что мы отнимем у вас всего несколько минут.