Волки на переломе зимы
Шрифт:
Пели все вокруг Ройбена; кто-то точно повторял слова и даже более-менее попадал в ноты, кто-то просто мычал себе под нос. Над толпой реяло: «Будет царствовать во веки веков!»
Ройбен решил пройти вперед. Он проталкивался все ближе и ближе в ту сторону, откуда исходили берущие за душу звуки, пока не оказался между оркестром и хором рядом с Феликсом, который энергично дирижировал правой рукой, держа палочку в левой.
«Царь царей и Господь господствующих».
Неистовство музыки все больше и больше нарастало, стремясь к неизбежной кульминации, и в конце концов загремело могучее «А-ли-луй-я-а-а!».
Феликс уронил руки по швам и склонил голову.
Павильон взорвался аплодисментами. Гости стали выкрикивать благодарности, выражать свой восторг, и через несколько секунд эти возгласы слились в веселый шум.
Феликс выпрямился и повернулся к гостям; его широко улыбающееся лицо словно светилось изнутри. В следующую секунду он кинулся обнимать дирижера, потом хормейстера, потом концертмейстера, а потом всех музыкантов и певцов. Те раскланивались, вызывая каждый раз новый всплеск аплодисментов.
Ройбен подошел к нему. Как только их взгляды встретились, Феликс крепко обнял его и прошептал на ухо:
– Мой мальчик, это Рождество – для тебя. Твое первое Рождество в Нидек-Пойнте.
Гости потянулись к Феликсу; то и дело звучало его имя.
Тибо взял Ройбена за руку.
– Лучше всего будет снова встать около двери. Иначе народ так и будет толкаться здесь и искать вас, чтобы попрощаться.
Он был совершенно прав.
Хозяева, и Феликс в том числе, заняли позицию около главного входа. Тут же были высоченный Святой Николай и ряженые в средневековых одеждах, непрерывно запускавшие руки в свои зеленые мешки и наделявшие памятными жетонами и игрушками тех, кому их не досталось или кто хотел получить еще.
Следующие сорок пять минут гости сплошным потоком текли из дома. Каждый считал необходимым выразить свою глубокую благодарность за незабываемый вечер. Некоторые малыши рвались поцеловать Святого Николая, потрогать его совершенно натуральные на вид седые бороду и усы, и он с радостью позволял им все это, а когда детей поблизости не оказывалось, предлагал оставшиеся игрушки взрослым.
Все музыканты и певцы разъехались очень скоро; несколько человек заявили, что это лучший рождественский фестиваль из всех, на которых им доводилось петь, играть или просто присутствовать. Во тьме гулко рокотали дизели отъезжающих автобусов.
Баффи Лонгстрит, мать Стюарта, плакала. Она уговаривала сына вернуться с нею в Лос-Анджелес. Стюарт, провожая ее к машине, пытался успокоить ее и ласково объяснял, что просто не может так поступить.
Необычные женщины пришли прощаться все вместе. С ними был единственный мужчина – тот самый Хокан Крост, – и это сразу убедило Ройбена, что его догадки были верными. Несомненно, все они морфенкиндеры. Еще одна темноволосая женщина, которую Ройбен не видел прежде, протянув Ройбену руку, представилась как Клариса и сказала, что фестиваль ей чрезвычайно понравился. Даже обутая в вечерние туфли без каблуков, она была одного роста с ним, а одета она была в совершенно не политкорректную белую шубку из лисьего меха.
– Вы завоевали общественное мнение, не так ли? – спросила она с таким сильным акцентом, что Ройбену пришлось податься вперед, чтобы лучше расслышать и понять то, что она говорила. – Я русская, – пояснила она, заметив его затруднение. – Всю жизнь учу английский, но без особого успеха. Все получилось так невинно, так… нормально! – Она негромко, но довольно ядовито усмехнулась. – Кто мог когда-нибудь мечтать о таких святках?
Спутницы, ожидавшие, пока она закончит разговор, стали, похоже, проявлять нетерпение. Она, видимо, почувствовала это, недовольно передернула плечами и, крепко обняв Феликса, прошептала ему на ухо что-то такое, что заставило его немного напряженно улыбнуться.
Потом его по очереди обняли и остальные дамы. Беренайси, красивая брюнетка, запечатлела на его щеках несколько долгих поцелуев и, видимо, расстроилась – на ее глазах вдруг сверкнули слезы. Женщину, которую Ройбен видел с Тибо, как оказалось, звали Дорчелла. Она, прощаясь, тепло поблагодарила его. Высокая бледная Фиона Алмазная, похоже, подгоняла остальных. Она коротко прикоснулась губами к щеке Ройбена и прошептала:
– Вы привнесли в этот прекрасный дом необычную новую жизнь. Вы и вся ваша семья. Вы не боитесь?
– Чего? – спросил он.
– Сами не знаете? Ах, эта молодость с ее извечным оптимизмом!
– Я вас не понимаю, – признался Ройбен. – Чего следует бояться?
– Внимания, конечно, – бросила она. – Чего же еще?
И, не дав ему времени ответить, повернулась к Феликсу.
– Я просто восхищаюсь твоей уверенностью в том, что после всего этого ты сможешь спокойно скрыться. Неужели опыт ничему тебя не учит?
– Я всегда учусь, Фиона, – сказал Феликс. – Мы родились в этот мир для того, чтобы учиться, любить и служить.
– Никогда не слышала ничего глупее, – заявила она.
Он ответил на эти слова сияющей безмятежной улыбкой.
– Я очень рад, что ты, молодая Фиона, навестила нас, – с подкупающей искренностью сказал он, – и буду счастлив в любое время принять тебя под этим кровом. Ты согласен, Ройбен?
– Целиком и полностью, – сказал Ройбен. – Большое спасибо, что приехали сюда.
Лицо Фионы вдруг потемнело от неподдельного и сильного гнева; ее взгляд метался между лицами обоих мужчин. Интересно, есть ли у гнева запах, и если есть, то как должен пахнуть гнев морфенкинда? Одна из стоявших позади женщин – Хелена – шагнула вперед и положила руку на плечо Фионы.
– Думаешь, что можешь выкрутиться из чего угодно? – осведомилась Фиона; на сей раз ее голос прозвучал далеко не так приятно, как прежде. – Мне кажется, Феликс, тебе понравились несчастья.
– До свидания, моя дорогая, – тем же тоном искренней любезности сказал Феликс. – Счастливого пути.
Еще две женщины прошли мимо без единого слова. Следовавшая за ними Кэтрин одарила Феликса и Ройбена ослепительной улыбкой.
Да, морфенкиндеры, потому что от обычных людей исходил бы запах злости, а эти не пахли ничем.