Волки на переломе зимы
Шрифт:
Все эти размышления вернули Ройбена к воспоминаниям о морфенкиндерах, присутствовавших на приеме, – эти воспоминания до сих пор продолжали немного тревожить его, – и к предвкушению воссоединения с Лаурой на празднике Йоля.
В четверг Маргон за завтраком между делом предупредил, что если на празднике появятся «странные незваные гости», не следует обращать на них особого внимания. Стюарт сразу же засыпал его вопросами, на что Маргон ответил:
– Ты знаешь, что наш род очень древний. Морфенкиндеры есть в самых разных концах мира. Почему бы им не оказаться здесь? Думаю, ты давно уже обратил внимание на то, что мы живем стаями, как волки, и у каждой стаи есть своя территория. Но мы все же не волки и не деремся с теми, кто время от времени заходит на нашу территорию. Мы терпим их присутствие до тех пор, пока они не уходят. Так заведено исстари.
– Но я же своими глазами видел, что вы их терпеть не можете, – возразил Стюарт. – А эта Хелена – она же страх наводит одним своим видом. Они что, любовники с этим типом… Хоконом? И, знаете, я просто не могу связать эту неприязнь с нашим врожденным умением различать добро и зло, о котором вы так часто говорите. Что будет, если вдруг возненавидишь совершенно невинного и честного своего собрата морфенкинда?
– Дело в том, что в нас нет ненависти! – сказал Сергей. – Наш непреложный закон – никогда не ненавидеть и никогда не ссориться. Однако осложнения иногда случаются, что да, то да. На мой взгляд, сейчас мы имеем дело с одним из таких осложнений. Впрочем, они быстро заканчиваются, как это бывает у волков, а мы живем дальше, время от времени отыскивая себе какое-нибудь мирное и тихое место в другом конце мира и объявляя его своим.
– Не исключено, что именно это их и волнует сейчас в первую очередь, – негромко произнес Тибо. Потом он сделал паузу, взглянул на Маргона и, не дождавшись возражения, продолжил: – Мы некогда заявили свои претензии на эту часть света и понемногу наращиваем свои силы, что может… ну, скажем, вызывать зависть у некоторых.
– Это совершенно не важно, – ответил, повысив голос, Маргон. – Наступает Йоль, и мы, как всегда, примем на нем всех – даже Хелену и Фиону.
Конец дискуссии положил Феликс, сообщивший, что гостевой дом вполне готов для того, чтобы принять Фила, и ему хотелось бы проводить туда и отца, и сына, чтобы они посмотрели дом. Он сознался, что втайне негодовал на рабочих, которые не успели закончить работы до приема, но все же снял их с гостевого дома и переключил на более неотложные работы.
– Но сейчас для твоего отца все готово, – сказал он Ройбену, – и я сгораю от нетерпения показать ему будущее жилье.
Они сразу отправились к Филу, который только-только сам закончил завтрак, и втроем отправились на короткую прогулку под моросящим дождем.
Рабочих там уже не было; весь строительный мусор они убрали, и «маленький шедевр» – так Феликс называл это здание – был полностью готов для осмотра.
Это был просторный коттедж с островерхой крышей, покрытой серебристо-серым гонтом, и каменной трубой. По обе стороны от двустворчатых дверей были разбиты клумбы, которым весной предстояло вспыхнуть цветочным многоцветьем, а на стенах были укреплены решетчатые шпалеры, ожидавшие тепла, чтобы стать опорой для виноградных лоз.
– Мне сказали, что это всегда было одним из самых красивых мест во всем имении, – пояснил Феликс. За коттеджем восстановили небольшое патио из старых, теперь заново отшлифованных каменных плит, где Фил сможет бывать весной и летом. Здесь тоже предусматривался красивый цветник. Это место подходит для гераней, сказал Феликс. Герани любят морской воздух. Это будет замечательное зрелище, пообещал он. За шпалерами росли огромные старые рододендроны; Феликс пообещал, что когда они расцветут, здесь будет пышное облако из пурпурных лепестков. Ему рассказывали, – сообщил Феликс, – что в прежние времена дом был целиком увит жимолостью, и бугенвиллеей, и плющом, и он решил, что так должно быть и впредь.
За домом, на самом краю патио, возвышался мощный куст карликового дуба, у серых корявых стволов которого примостилась старинная чугунная скамейка.
Когда Ройбен впервые приехал сюда и познакомился с Марчент, этот дом представлял собой всего лишь полусгоревшую руину, прячущуюся за порослями папоротника и вьюнков среди пышных монтеррейских сосен.
Маленький дом для гостей стоял почти на самом краю обрыва; из его больших окон со сложным переплетом из множества мелких рам открывался ничем не загороженный вид на темно-серую, аспидную ширь океана. Пол из толстых широких идеально отполированных половиц почти сплошь покрывали красивые толстые ковры и коврики, в ванной оказались мраморная душевая кабина и ванна, достойная королевских особ; по крайней мере, так утверждал Фил.
В просторной спальне (она же гостиная) хватило места и для дубового кресла-качалки, стоявшего возле большого камина в сельском стиле, и для кожаного кресла с откидной спинкой, и для примостившегося под окном прямоугольного дубового стола. Кровать, расположенная у северной стены, напротив камина, имела в изголовье изогнутый торшер, при свете которого, вероятно, было бы очень удобно читать. А в дальнем правом углу стоял внушительный дубовый письменный стол, развернутый к комнате.
Слева от входной двери вела в мансарду деревянная лесенка с покрытыми пробкой ступеньками. Оттуда открывался наилучший вид на океан и близлежащие скалы, какой только доводилось видеть Ройбену, и Фил вполне сможет когда-нибудь работать здесь, ну, а сейчас, по его словам, уют этого домика более чем устраивал его.
Феликс лично подбирал сюда мебель, но сейчас он заверил Фила, что тот может обставить дом полностью по своему вкусу и выкинуть или заменить все, что его не устраивает.
Фил открыто восторгался обстановкой и искренне благодарил. И к вечеру удобно устроился в новом доме.
На столе он поставил свой компьютер и любимую медную настольную лампу и снисходительно согласился терпеть рядом с ними новенький телефонный аппарат, по которому, как он предупредил, все равно не станет никому отвечать.
Встроенные книжные полки, примыкавшие к большому камину из дикого камня, вскоре заполнились прибывшими из Сан-Франциско картонными коробками, рядом выросла горка дров, а в маленькой кухоньке появились любимая кофемашина Фила, в которой варился несравненный эспрессо, и микроволновая печь – по его словам, это было все, что требовалось ему для отшельнической жизни, о которой он всегда мечтал. Еще в кухне стоял у окна маленький столик на двоих человек.
Лиза набила холодильник йогуртами, свежими фруктами, авокадо, помидорами и прочей всячиной, которой можно было бы питаться в любое время суток, но несколько раз подчеркнула, что вовсе не намерена оставлять его здесь в одиночестве на произвол судьбы.
На кушетке появилось выцветшее лоскутное одеяло, сшитое, по словам Фила, его бабушкой Элис О’Коннел. Ройбен увидел его в первый раз и пришел в восторг (хотя и не сказал об этом вслух) оттого, что отцу удалось сохранить столь старинную семейную реликвию. Фил сказал, что на одеяле изображен свадебный узор и что бабушка изготовила его к свадьбе. Из сундука появилось на свет еще несколько вещей, в том числе маленький белый молочник, принадлежавший бабушке Элис, и несколько старых посеребренных ложек с инициалами О’К на ручках.