"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6
Шрифт:
Ещё у него были глаза, каких Волкодав не видал доселе ни разу: тёмно-фиолетовые, немного светлевшие к зрачку. Когда он улыбался – а улыбался он часто, – в глазах вспыхивали золотые, солнечные огоньки. Что же до тела, то оно, несмотря на уродливую худобу, тоже было вовсе не старческим.
Волкодав не собирался расспрашивать.
Девчонка бродила по колено в воде, наряженная в запасную рубаху Волкодава с непомерно длинными для её рук рукавами. Пальцами ног она ловко нащупывала на дне прошлогодние водяные орехи, вытаскивала их и складывала сушиться на берегу. Орехи были съедобны
Она была не просто хороша собой. Ибо некрасивых лиц у пятнадцатилетних девчонок не бывает вообще, если только судьба к ним хоть сколько-нибудь справедлива. Она была невероятно, просто бессовестно хороша. Волкодав то и дело косился на неё. Такую легко представить себе ведущей на шёлковой ленточке кроткую серну. А может, и царственного леопарда.
Чтобы посягнуть на подобное, нужно в самом деле быть Людоедом…
Только подумать: если бы вчера он не сумел выломать под водой прут из решётки. Или открыть дверь в подвал. Если бы стражники были меньше пьяны и перехватили его по дороге наверх. Если бы, наконец, он промазал, бросая копьё… хотя нет, этого быть не могло…
Только подумать, что сейчас она билась бы в лапах гогочущих ублюдков. Или бесформенным комочком лежала где-нибудь в чулане, замученная до полусмерти…
– Чем здесь пахнет? – вдруг подал голос волшебник. – Такой знакомый запах…
Волкодав долго молчал, потом ответил:
– Черёмуха цветёт.
Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это говорить. Вдобавок ко всему говорить было больно: помятые рёбра невыносимо отзывались на каждое движение, на каждый вздох.
– Черёмуха, – повторил волшебник и блаженно улыбнулся.
Девочка бросила обсыхать ещё один орех и выбралась из воды:
– Нарвать тебе, господин?
– Что ты, – испугался слепой. – Она живая… пускай цветёт.
Оба говорили по-веннски: волшебник – очень чисто, девочка – с сильным южным акцентом. Волкодава раздражала их болтовня. Он отвернулся, успев, впрочем, заметить, как девочка подсела к волшебнику, вытащила гребешок и принялась расчёсывать и охорашивать его длиннющую бороду.
Вчера большой и сильный мужчина едва не остался на верную смерть в подземелье – ну как было не повиснуть с плачем у него на шее? Зато сегодня помощь и ласка требовались другому, и этот другой был, в отличие от него, разговорчив и добр.
– Волкодав прав, а Людоед – нет, – снова совсем неожиданно подал голос волшебник. Обращался он, кажется, к девочке, но Волкодав даже вздрогнул – сначала от удивления, потом от боли в боку:
– Что?..
Своего имени он им не называл, это уж точно.
– Ничего, – с непритворным удивлением ответил волшебник. – Прости, если я обидел тебя. Я вспомнил присловье твоего народа, кажется, единственное про Людоеда… Кто ты, юноша?
Этим словом Волкодава не назвал бы ни один зрячий. Интересно, что сказал бы волшебник, если бы мог видеть его шрамы, седину в волосах и сломанный нос. Отвечать не хотелось, и Волкодав промолчал. Но отвязаться от бывшего узника, вдосталь намолчавшегося в клетке, оказалось не так-то просто.
– Сначала, – продолжал тот, – я принял тебя за грабителя. Когда ты вернулся с девочкой, я решил было, что ты её родственник. Но вы с ней из разных племён, и, по-моему, ты ей не жених. Прости моё любопытство, юноша, – кто ты?
Волкодав молча отвернулся. Чего бы он ни отдал за то, чтобы снова оказаться в одиночестве.
– Ну а ты, дитя? – спросил волшебник. – Как тебя звать?
Волкодав прислушался.
– Ниилит, господин…
Волкодав решил про себя, что это имя удивительно ей подходило. Полевые колокольчики на закатном ветру: Ниилит…
– Откуда же ты?
– Из Саккарема, господин… Я сирота.
Такого не бывает, сказал себе Волкодав. Сирота – это когда совсем никого нет, ни двухродных, ни трёхродных, ни по отцу, ни по матери… когда вовсе некому заступиться.
– Мои родители умерли во время мора… да будет коротка их дорога и широк мост, – продолжала она тихо. – Дядя с тётей вырастили меня. Они были добры ко мне. Они хотели продать меня в жёны соседу. Потом приехали торговцы рабынями, и меня продали им…
Племя Волкодава испокон веку считало саккаремцев распутным и бесчестным народом, совершенно недостойным щедрого солнца, богатой земли и прочих неумеренных благ, доставшихся им безо всякого на то права, не иначе как по недосмотру Богов. Но чтобы так!.. Чтобы свою плоть!.. Самое святое, что на свете есть!..
Давить надо такую родню.
– Ты хотела бы вернуться туда, Ниилит? – спросил волшебник.
– Нет, нет! – вырвалось у неё. – Я хочу быть с тобой, господин… и с тобой, господин. – Это относилось уже к Волкодаву, и его губы тронула кривая усмешка. – Да прольётся дождь вам под ноги…
– Хорошенькие мы господа, – негромко засмеялся волшебник и тотчас поправился: – Я, по крайней мере. Моё имя Тилорн.
Волкодав сперва не поверил своим ушам, а потом понял, что от долгого сидения в клетке тот и вправду несколько тронулся. У самого Волкодава человеческого имени не было вообще, но даже и прозвища он нипочём не назвал бы всякому встречному. Враг может лишить жизни только тело, а злой колдун – утащить на поругание душу. Он сказал, не сдержавшись:
– Наверное, ты из Богов! Я слышал, они не боятся называть свои имена!
– Из Богов?.. – в незрячих глазах замерцали солнечные искры. – Нет, что ты. Я даже не волшебник, хотя так меня кое-кто и называет. Просто… моя вера учит, что к чистому грязь не липнет, даже если знать имя.
Вот ты со своей верой в клетку и угодил, хотел сказать ему Волкодав, но не сказал. Во-первых, чужая вера – слишком тонкая штука, трогать её – греха не оберёшься. Во-вторых, с Богами его собственного народа случались вещи похуже, чем с этим Тилорном. В-третьих, к Тилорну грязь, кажется, в самом деле не липла.