Волкогуб и омела
Шрифт:
И чтобы его в этой моей жизни не было. Не было боли и страданий, которые он в нее внес.
— Я никогда тебе не обещал ничего такого, чего бы не выполнил, — наконец сказал он.
Может, не словами. Но делом, действием ты обещал мне весь мир. А потом ушел.
— Ты мне обещал позвонить, как только вернешься из Чикаго, Броуди. И не позвонил.
Ему хватило такта смутиться и принять виноватый вид:
— Я не мог, я тебе сейчас объясню…
— Поздно для объяснений, — отрезала я.
Поздно
— Отказываюсь верить, — сказал он, оставив меня гадать, на высказанную или невысказанную фразу он мне ответил.
Он обошел стол, взял меня ладонью за затылок и притянул к себе, в свои объятия. И поцеловал.
И на этот раз никакне мельком, а долго, эротично, умело, так что кровь у меня завопила в жилах и сердце попыталось выскочить из грудной клетки.
И так это было хорошо, так здорово вот так вот целоваться. Как будто только этот миг и я имеем для него значение, и только миг и я будем иметь для него значение вообще когда бы то ни было.
Конечно, это ложь, но такая, что я готова была ей поверить, пусть даже на этот миг. Я обняла его за шею, прижала к себе, прильнула по всей длине, чтобы чувствовать каждый его вдох. Ощущать упругую твердость эрекции, прижатой к животу… о господи!
Свободной рукой он погладил меня по боку, дразняще скользнул по груди. Что-то похожее на электрический ток ударило по всем нервным окончаниям, и все сознание заполнило тянущее, ноющее желание внизу. Бисеринки испарины выступили на коже — влага, вызванная жаром его тела и моим безумным желанием.
Я знала,что надо отойти, прервать поцелуй и объятие, задавить спутанные эмоции, ими вызванные, — но я не могла. Считайте меня слабачкой, дурой, но реальность этого поцелуя была настолько лучше грез о нем, что я могла только стоять и наслаждаться им.
Именно в этот момент решил зазвонить сотовый телефон у него в кармане. И правильно сделал, иначе мы оба знали, куда бы привел нас этот поцелуй.
Броуди издал низкое горловое рычание, отдавшееся эхом у меня на губах и в теле, потом отодвинулся от меня тяжело дыша, и выхватил телефон из кармана.
— Что такое?
Сказать, что голос у него был недовольный, значит сильно преуменьшить. Ничего столь близкого к рычанию я от него не слышала — когда он в облике человека.
Он слушал, и лицо его мрачнело. У меня не было сомнений, что звонят с работы. Сделав глубокий вдох, чтобы собрать разбегающиеся мысли и усмирить скачущее сердце, я довольно решительно завязала пояс двойным узлом. Ни его, ни тем более меня это не остановит, но само по себе действие было важно. Я напомнила расшатанному самообладанию и разбушевавшимся гормонам, кто здесь хозяин, и что это ябуду решать, что для меня лучше.
Хотя после этого поцелуя я уже как-то не очень понимала, что правильно, а что нет.
Взяв свою чашку, я снова отошла к огню. Я не замерзла, скорее наоборот, но это была самая дальняя точка от Броуди, куда можно было отойти, не показывая явно причину отступления.
Он повесил трубку и издал низкий рычащий звук.
— Работа? — спросила я, стараясь скрыть облегчение и жалко проваливая эту задачу.
Он посмотрел на меня мрачно:
— Да, очередное убийство.
У меня сердце ухнуло вниз.
— Но ведь уже после полуночи!
— Да, я заметил. А он, очевидно, нет.
— А почему никого другого не могут послать, зачем обязательно нас?
Но я знала ответ. Группа наша маленькая, и этот случай наш. А насчет нормированного рабочего дня и законных выходных в группе паранормальных расследований что-то такое слышали, но не помнят.
Он только спросил:
— Оденешься?
— Как мне не хочется нацеплять этот эльфийский маскарад…
— Ну, мамины вещи тебе не подойдут, у нее размер куда больше. Так что, если не хочешь остаться в этом халате, то деваться некуда.
Я выругалась себе под нос и сердито вышла из комнаты.
— Вот отвез бы ты меня домой, как я просила, было бы куда деваться.
— А сколько тогда было бы у меня шансов тебя поцеловать, как только что?
— Сколько у снежинки в аду, — буркнула я, закрыла дверь прачечной, вытащила вещи из сушилки и оделась. Поверх груды стираного белья лежала пара шерстяных носков, и я их надела перед тем, как натянуть промокшие туфли.
Когда я открыла дверь, он ждал меня в кухне, и взгляд его окинул меня сверху донизу, оставив за собой след жара, как ласка или поцелуй.
— Белые носки портят ансамбль. И вообще это носки моего брата.
— Считай, что это его рождественское пожертвование моим замерзшим ногам. Куда едем?
— На кладбище.
— Так он сейчас напал не на сборщика пожертвований?
— Нет. На рабочего, который копал могилу.
— В такое время копают могилы?
— Смерть не останавливается подождать, пока пройдет Рождество.
Положив руку мне на спину, он вывел меня из дому. Ноги на каждом шаге весело звенели, предлагая веселиться и тем меня дьявольски раздражая. Поэтому я наклонилась и оторвала колокольчики ко всем чертям.
Наступила тишина. Райская.
Мы пролетели по улицам на рекордной скорости, и я только успела возблагодарить звезды, что в это время ночи не так уж много на дорогах машин.
Главные ворота кладбища были закрыты, но для вервольфа это не слишком большая проблема. Взломав замок и полностью распахнув ворота, мы въехали и повернули налево, по дороге, обсаженной голыми розовыми кустами.
— Кто сообщил об убийстве? — спросила я, с некоторым трепетом вглядываясь в ощетинившуюся надгробьями тьму. Кладбища не принадлежат к числу моих любимых мест. Слишком там много бродит призраков, и не все они из приятных.