Вольница
Шрифт:
— Баграми его отгоняйте! Бросят чалку — руби её. Возьми топор, Балберка. А ежели рваться на баржу будут — в кулаки. Я этого кутилу знаю: на всё пойдёт, везде куролесить привык, чтобы все перед ним прыгали, как лягушки.
Карп Ильич с Корнеем и Балберкой пристально следили за шкуной, а Харитон стоял поодаль, заложив руки за спину, без шляпы. Волосы его трепал ветер и сбивал их на лоб. Он пристально глядел на огоньки шкуны, которая чернела уже близко и легко качалась на волнах. Балберка нетерпеливо взмахивал топором и заикался от смеха.
— Ишь, как режет
Карп Ильич ласково, но властно приказал Харитону:
— Иди-ка отсюда в сторонку, браток. Тебе здесь покамест нечего делать.
Харитон, но оборачиваясь, ответил ему:
— Знай своё дело, Карп, а меня не трогай.
Но Карп Ильич так же мягко и властно потребовал:
— Добром говорю: уходи. Ты сейчас здесь — вредный. Не теряй ума. Мы, кажись, друг друга понимаем. Когда будешь нужен, сам крикну по-хозяйски.
Харитон, сжав кулаки, пошёл широкими шагами на нос. А Карп Ильич будто помолодел и стал выше ростом.
Шкуна выскочила как-то сразу из темноты и, качаясь на волнах, с шумом, со вздохами, со свистом пара, почти впритирку подошла к нам. Из маленькой трубы её толчками вылетал дым. На нас пахнуло нефтяной теплотой. Это было небольшое, стройное судёнышко, неразличимой, тёмной окраски. Под парусиновым навесом у самого борта стояли плечом к плечу матросы в кожаных куртках и картузах. Все были молодые и коренастые. Поодаль от них держался за поручни нестарый человек с одутловатым лицом, с русой квадратной бородкой, в кожаной шляпе, похожей на башлык. Он зорко и угрюмо осматривал нашу палубу и по-хозяйски, надтреснутым голосом кричал:
— Матросы! Готовь багры! На борт с кастетами!
А Карп Ильич с весёлой строгостью скомандовал в свою очередь:
— Багры рубить! Матросов встретить по-моряцки!
— Эй ты, морда! — крикнул человек в кожаной шляпе и весь перегнулся через поручни. — Да ты знаешь, кто я? Я тебе шею сверну, болвану.
Карп Ильич усмехнулся и спокойно, с достоинством ответил:
— Для меня ты в море сейчас — разбойник, а с разбойниками у нас разговор короткий. — И он по-свойски предупредил матросов, которые стояли с баграми в руках: — Советую добром, ребята, не ввязывайтесь не в свое дело: берегите свою честь. А кастеты вам не помогут: мы ведь народ просолённый, всякие виды видали. Кто Карпа-ловца в Астрахани не знает?
— А я раздавлю тебя, ловец-подлец, — спокойно сказал человек в кожаном башлыке. — Ты кто такой, чтобы распоряжаться? Я прикажу связать тебя и бросить ко мне на шкуну, чтоб сдать тебя полиции в Астрахани. Как ты посмел принимать на борт беглянку с бродягой?
— Я здесь хозяин, и перед тобой не в ответе, — очень веско ответил Карп Ильич. — А вот ты там, за моим бортом, для меня — ворог.
— Я — Бляхин. Чувствуешь?
— Ты Бляхин — в Астрахани, а здесь, в море — просто арбешник.
Бляхин вдруг растерялся. Должно быть, он не ожидал такой встречи от людей на барже: он привык наводить страх и видеть подобострастие и покорность. Слово его было законом
— Матросы! Прыгай на баржу! Рожи коверкайте этим идиотам! Обыскать все места и закоулки! Проучить это вахлачьё, чтобы запомнили на всю жизнь, как супротивничать Бляхпну!
На палубу прыгнули два человека в кожаных куртках. Корней, Гриша и трое молодых мужиков схватили их за руки, и я услышал буханье кулаков, кряканье и задушливые ругательства. Балберка рубил топором багры. На него наскочил матрос, который спрыгнул со шкуны. Балберка замахнулся на него топором. Подскочили два человека от руля и оглушили матроса кулаками. Он бросился к борту и с отчаянной решимостью перепрыгнул обратно на шкуну. Один за другим кувырком полетели на шкуну и двое в кожаных куртках, но уже без картузов.
Карп Ильич с угрозой предупредил Бляхина:
— Вот что, купец Бляхин: всякий, кто осмелится сюда прыгнуть, нырнёт в море.
Бляхин задыхался от бешенства.
— Ну, так я сам ворвусь на твою брюхатую посудину. Воровать и увозить чужих жён?.. Я сам её поймаю.
— И тебя к тюленям отправим.
— Меня? Бляхина? И ты, гнида, посмел со мной пререкаться?
На нашей палубе уже сбилась толпа мужиков. Одни смеялись и выкрикивали:
— Пускай прыгает, наплевать! Мы ему бока-то намнём: нам не впервой на кулачках драться. Хоть потешимся малость.
Другие испуганно бормотали:
— Тут греха не оберёшься, робяты. Не ввязывайтесь! Он — по закону… Наше дело — сторона… Мы же в ответе будем…
Замелькали над головами багры, шесты, и кто-то надсадно крикнул:
— Нажми, ребята! Дружно!
Шкуна плавно отпрянула от баржи, поднимаясь и опускаясь на волнах. Бляхин уже не бесился больше: он стоял молча, с угрюмым упрямством в одутловатом лице, и видно было, что он тяжело дышал. Его власть и сила столкнулись с дружной силой простых людей, вольных рыбаков. Над ним смеялись эти люди, а Карп Ильич со своими подручными держали себя независимо и уверенно.
Шкуна вдруг рванулась вперёд, к пароходу, ныряя в волнах и поднимая позади себя фонтаны воды.
Она растаяла во тьме и слилась вместе с пароходом в одно размытое пятно. Но вскоре она оторвалась от парохода, сделала крутой оборот и опять с шумом и плеском подплыла к нашей барже. При тусклом оранжевом накале спиральных ниточек в стеклянных шариках Бляхин с сумасшедшим лицом и растрёпанными волосами ломал поручни и бил по ним кулаками. Он рычал и задыхался.
Я ждал, что он со своими помощниками сам бросится к нам на баржу. Когда я смотрел на Карпа Ильича, твёрдого, спокойного и весёлого в своей суровости, и на Гришу, который забавлялся бешенством Бляхина, люди на шкуне уж больше не казались мне страшными. Я верил, что наши моряки к барже её не подпустят.